О любви говорить трудно. О любви лучше молчать. Вместе с тем, любовь - единственное, может быть, что достойно слова. И нет, наверное, ни одного предмета, о котором было бы известно так много и одновременно - так мало. Поэтому с самого начала нужно определиться, о чем именно будет идти речь в этой книге.

"Всякая теория любви должна начинаться с теории человека, человеческого существования", - писал американский психолог Эрих Фромм в книге "Искусство любить". Мы живем в России, стране, созданной православной верой, и единственная теория человеческого существования, которая, на наш взгляд, действительно оправдана - это Православие. Поэтому и понятие любви мы будем строить на незыблемом фундаменте - слове Божием. И да простит нас читатель за множество длинных цитат, с которых мы начинаем разговор. Думается, что, не определившись сразу с тем, что мы видим за многогранным понятием "любовь", о котором здесь пойдет речь, мы заблудимся в дебрях разнообразных мнений, не найдем ответов на мучающие каждого человека вопросы, не придем с вами к согласию.

Любовь - это пульс христианства, показатель его жизненности, она есть тот способ жизни, который не является одновременно умиранием, который есть сама эта жизнь. Мало о чем говорится в Писании так многократно и многообразно (Евр. 1; 1), как о любви. Это вполне естественно, ибо в центре всего Священного Писания - Бог, который Сам есть любовь (1 Ин. 4; 8).

Отражение Божественной любви есть в каждой частице творения. Она не просто присутствует, она оживляет все существующее. В наибольшей степени - человека. Ведь он несет в своем существе образ Божий и способен отозваться на Божественную любовь. Две эти величайшие тайны - Бог и человек - обе они даны нам не для холодного рассудочного исследования, а для приложения главной способности нашей души - любви.

Сам Господь говорит нам, что любовь к Богу и любовь к ближнему - фундамент всего вероучения: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки (Мф. 22; 37-40). Бог и человек, Творец и тварь - какая пропасть разделяет их! Но одно и то же чувство должно соединить душу каждого из нас с обоими этими полюсами: любовь к Богу неотделима от любви к ближнему, к тому, "кто близко", рядом с тобой: Кто говорит: "я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего (1 Ин. 4; 20-21).

Любовь - та ниточка, которая связывает человека с Богом, внутренний огонь, загорающийся от Божественного присутствия в человеке, знак этого присутствия. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою" (Ин. 13; 35). Это - заповедь Божия, слово Его, обращенное к сердцу каждого из нас. А кто соблюдает слово Его, в том истинно любовь Божия совершилась: из сего узнаем, что мы в Нем (1 Ин. 2; 5). Дети Божии и дети диавола узнаются так: всякий, не делающий правды, не есть от Бога, равно и не любящий брата своего". (1Ин. 3; 10). Возлюбленные! будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога… Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас... Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем (1Ин. 4; 7-12,16).

В этих словах мы видим то, что абсолютно непонятно и чуждо большинству из нас, воспитанных секуляризованным миром. Если мы внимательно вникаем в эти строки, то совершаем великое открытие: подлинная любовь, истекающая от Бога, целиком зависит не от объекта любви, а от субъекта ее, так сказать, от носителя любви, не от того, КОГО любят, а от того, КТО любит. Нам привычнее представлять, что одни вызывают любовь к себе своими достоинствами, своей притягательностью, а другие - недостойны любви ввиду их безобразия. Однако Писание говорит нам нечто обратное - возможность любви связана с близостью к Богу души любящего. Насколько Христос изобразился в нас, настолько мы горим любовью. И достоинства, и недостатки наших близких, оказывается, не являются определяющими. Если ты можешь ответить на вопрос: "За что ты любишь такого-то?", то речь твоя идет не о той любви, которой ждет от нас Господь. За что Он любит нас? - Ни за что. Уж точно не за наши мнимые достоинства. И даже не за нашу любовь. Иначе Он никогда не умер бы за нас. Он спас нас не по делам праведности, которые бы мы сотворили, а по Своей милости (Тит. 3; 4).

И во взаимоотношениях с ближними важна прежде всего близость твоей души к Богу, а не достоинства или недостатки окружающих, не их способность возбуждать любовь к себе. Соответственно, никакие недостатки ближних не могут служить оправданием отсутствия любви к ним - нелюбовь есть всегда мой изъян, знак неполноты Божественного присутствия в моей душе.

Образец любви для человека - любовь Бога. Образец недостижимый, но обозначенный нам со всей ясностью: Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15; 12-13). Господь требует от нас не просто не убивать друг друга, не воровать друг у друга и не делать мелких пакостей, - Он хочет, чтобы мы полагали душу друг за друга! Осознав это, хочется воскликнуть вместе с апостолами: Господи, кто же может спастись? (Мф. 19; 25). Что ж, Господь дает нам и ответ: человекам это невозможно, Богу же все возможно (Мф. 19; 26).

Каждый в своем сердце чувствует справедливость слов апостола: Любовь есть совокупность совершенств (Кол. 3; 14). Без любви не имеют смысла ни пророчества, ни чудотворения; по этому критерию апостол призывает оценивать подлинное духовное состояние человека: Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. (1Кор. 13; 1-3). Получается, что самые привлекательные для большинства современных людей способности, связываемые в их представлении с "духовностью", - совершить чудо, исцелить, предсказать будущее, даже пожертвовать собой, - признаются совершенно никчемными при отсутствии самого главного - любви к ближнему. Можно открыть любую газету - мы увидим там массу желающих предсказывать нам будущее, исцелять недуги (сколько среди них тех, кто действительно все это может - вопрос отдельный). Но вот людей, готовых "полагать душу свою" хотя бы за самых близких людей (а не за отвлеченную, пусть и самую прекрасную идею) - "днем с огнем" поискать.

И, конечно же, говоря о любви, невозможно не вспомнить огненные строки апостола Павла, подлинный гимн любви:

Истинная любовь выглядит как бы неопределяемой человеческим словом. Половина характеризующих любовь черт начинается у апостола с отрицания, с "не". Почему так? Потому что она поистине неотмирна, способна вывести нас за рамки этого мира (видимого и невидимого), и потому нет для нее слова, способного объять ее вполне. Как Сам Господь - любовь не может быть назван никаким словом, ибо все слова бессильны перед Ним, так и любовь Его к нам и в нас поистине неименуема, ибо она - больше нас. Потому любовь никогда и не перестанет, даже когда времени уже не будет (Откр. 10; 6), небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят (2 Пет. 3; 10), т.е. когда сам этот мир уступит место новому небу и новой земле (Откр. 21; 1). Пропустить через сердце, понять самым существом эти слова, кажется, невозможно человеку. И познаются они в той мере, в которой душа причастна божественной благодати. Все мы своими грехами отдаляем душу от Бога, умерщвляем ее. Однако при этом каждый думает, что он знает о любви если не все, то много, и готов рассуждать на эту тему. А любви между людьми все меньше. "Мы все думаем, будто знаем, что такое любовь, и умеем любить. На самом деле очень часто мы умеем только лакомиться человеческими отношениями. Мы думаем, что любим человека, потому что у нас к нему ласковое чувство, потому что нам с ним хорошо; но любовь - нечто гораздо большее, более требовательное и, порой, трагичное"^[1]. Ведь "полагать душу" надо и за тех, с кем рядом нам трудно, от чьей близости мы не испытываем положительных эмоций. Господь нас любит - а каково Ему с нами? Всегда ли хорошо? "Мы призваны так любить, как нас возлюбил Бог, то есть до самозабвения, до креста, до смерти; мы призваны так друг друга любить, чтобы свою жизнь истощать до конца, отдать до конца друг для друга. И это бывает страшно. Думается: а что, если я о себе забуду, и никто не вспомнит, - неужели я тогда выйду из жизни, из бытия? Если не вспомнит меня никто, если забудут меня все - тогда что? Не забудет Бог; не забудет Божия

Матерь; не забудут святые Божии; не забудет Ангел наш Хранитель и Силы Небесные; не забудут и грешники - хрупкие, слабые грешники, которые жизнью не умеют любить, не умеют любить до конца, но которые сердцем умеют болеть и любить, и никогда не забыть. Наша надежда на вечную жизнь именно в том, что мы любимы; нам не нужно о себе заявлять, нам незачем утверждать себя, напоминать о себе, твердить всем вокруг: "Не забудь! Не забудь!", - напоминать друг другу о себе не только добром, но порой и всем, что раздражает людей вокруг нас, только бы не быть забытыми, только бы заметили нас, только бы не было страшного чувства, что меня нет"^[2]. А пока вот это: "А Я? А как же Я?" стоит у человека на первом месте, он не может любить по-настоящему.

Но, кажется, все эти трудности не имеют отношения к любви материнской - ведь, как правило, со своим малышом маме приятно и легко. Редко кто сомневается в качестве этой любви, мы привыкли считать, что всякая мать - по определению мать любящая, а исключения - те самые уроды, без которых ни в одной семье не обходится. Однако оглянемся - и жизнь покажет нам, что все не так просто. Одна журналистка, писавшая материал о нелюбимых детях, ожидала услышать от читателей слова о неактуальности и исключительности темы. Однако, к ее ужасу, очень многие знакомые, прочитав статью, говорили ей: "А меня тоже в детстве не любили…".

И речь идет даже не о таких вопиющих случаях, как насилие и садизм по отношению к детям, хотя и их ужасающе много. Все большее число, казалось бы, вполне благополучных родителей тяготятся своими детьми, видят в них по большей части помеху. И не важно, карьере мешает ребенок, общению с друзьями, привычному комфортному образу жизни или духовному росту, как его себе представляют родители. Главное - мешает. Это становится очевидным уже из общепринятой манеры разговора взрослого с ребенком. Все реже слышно ласковое обращение. Все чаще - сердитые, раздраженные окрики. Иногда складывается ощущение, что все общение мамы, папы или бабушки с ребенком состоит из череды приказов и порицаний. Даже в храме малыша одергивают и ругают так, словно не в силах остановиться. Наверняка это не всегда проявление негативного отношения к ребенку, а зачастую просто стереотипное поведение, усвоенное с пеленок и воспроизводимое неосознанно. И самого этого взрослого, наверное, в детстве недолюбили и недоласкали. Но ведь этот стереотип взялся не с потолка, он сформировался как результат многократного повторения одной и той же реакции на поведение ребенка - раздражения (а ведь помните - любовь не раздражается, долготерпит, милосердствует?). И вот страшный диагноз нашего времени: в сердце родителей очень часто нет и малой искры истинной любви к малышу, хотя признаться себе в этом невозможно.

"Большинство родителей считает себя любящими. Они заботятся, тревожатся о детях, отдают им все лучшее, отказывая себе. Ребенок, особенно единственный, нередко - кумир в семье. Но любовь ли это? Может быть, ребенок - самая "любимая" собственность? Любить ребенка - значит поставить себя на второе место, а его на первое. Не идти у него на поводу, не уступать ему во всем: нужно перенести на ребенка центр внимания. Только при таком неослабном внимании можно научиться понимать его мысли, чувства, состояния. Это проникновение во внутренний мир ребенка, глубоко отличный от мира взрослого, становится началом живого общения с ним как с особой, неповторимой индивидуальностью"^[3]. Именно это понимание, врастание, вживание друг в друга делает отношения родителей и детей подлинными, глубокими, наполненными любовью и счастьем. Конечно, это требует каждодневного труда, приложения духовных сил, однако без такого стремления к единению естественные родительские чувства умиления, трепетная нежность к своей "кровиночке" неудержимо тают, по мере взросления и отделения ребенка от родителей - с первыми трудностями, ссорами, с упрямыми "не хочу и не буду". Естественная любовь к своему младенцу - так же, как и чувства между мужчиной и женщиной, - бывает яркой и сильной в первый момент. Однако она растает без следа, если не будут приложены усилия к взращиванию из маленького семени чувств могучего дерева подлинной любви.

Но даже та "естественная" любовь, которая, кажется, должна быть в сердце каждой матери, - хоть ее-то всякий ли ребенок ощущает? Изливается ли она на него или остается где-то внутри, как корень, не давший ни одного побега? Иногда кажется, что мама боится показать кому-то и даже самой себе, что любит малыша. А маленькое, нежное, беспомощное существо требует любви, потому что задыхается без нее, требует, как может: и болезнями, и капризами, и безобразным поведением - и только раздражает родных все сильнее. "С ним невозможно справиться", "Кроме крика ни на что не реагирует", "Все делает не так, назло", "Упрямый как баран, совершенно не слушается" - вот как родители воспринимают данное им Богом благословение - своих детей. Наверное, насильно заставить любить нельзя, тем более такими вот способами "от противного". Но ведь и сами дети не осознают, к чему они стремятся, чего добиваются. Им просто плохо. Их души, не напитавшись родительской любовью, подобно деревьям на каменном утесе, засыхают и растут вкривь и вкось, маленькие и уродливые.

"Ребенок нуждается во многой любви и нежности, а также во многом руководстве. Он хочет, чтобы ты посидел рядом с ним, хочет рассказать тебе о своих проблемах, хочет, чтобы ты его ласково погладил и поцеловал. Когда малыш ведет себя беспокойно, то маме надо взять его на руки, приласкать и поцеловать, чтобы он успокоился и умиротворился. Если, будучи ребенком, человек насытился нежностью и любовью, то впоследствии у него будут силы на то, чтобы преодолеть те проблемы, с которыми он будет сталкиваться в жизни… Сегодня в мире живет злоба. Вместо того чтобы удержать детей от зла, пока они не придут в совершенный возраст, им препятствуют даже в добром. Потом, впадая в грех, эти несчастные дети хотят встать и не знают, как это сделать. Ведь, покатившись вниз по "сладкой" горке, им уже непросто остановиться. Ко мне в каливу приходят ребята лет двадцати пяти-двадцати семи, принимающие наркотики, живущие во грехе. И эти несчастные просят помощи… Эти дети [были] лишены любви и нежности", - с болью говорил старец Паисий, афонский подвижник нашего времени^[4].

Значит ли это, что все безнадежно? Что стена между нами и детьми нашими будет только увеличиваться? Ведь не по силам враз перемениться… Но сказано ведь: "Не имеешь любви - делай дела любви, и Господь, видя твои усилия, даст тебе любовь"^[5]. Попытайся вести себя с ребенком так, словно любишь его той любовью, о которой пишет Апостол: не раздражаться, не мыслить зла, терпеть и переносить все… Трудно? Неимоверно! Но Господь, Который оскудевающая восполняет, силен подать тебе Свою помощь. Обращайся в молитвах к Божией Матери, к тем святым, которые наиболее близки твоему сердцу, которые угодили Богу именно в семейной жизни, воспитанием чад, чьи дети прославлены в лике святых - от Иоакима и Анны до царственных страстотерпцев. Проси дать тебе то, чего тебе не хватает: мудрости в решениях, терпения в неприятностях, искренней нежности в разговоре с ребенком, милости в сердце, не переходящей в попустительство. Проси исправления своих воспитательных ошибок и восполнения в сердце твоего чада того, что ты ему недодаешь. И не только проси, но и трудись, до изнеможения. "Христианин не должен забывать, что ребенок - это поприще, дарованное нам Богом. И более того: в наше духовно ущербное время воспитание детей осталось одним из немногих видов спасительного и в то же время вполне общедоступного духовного делания. Этот труд, совершаемый ради Господа, есть подлинный христианский подвиг, и трудности на этом пути - тот спасительный Крест, на котором искупаются наши собственные грехи. Это наш путь в Царствие Божие. И потому ребенок - это дар Божий; не только в смысле радостей, но и в смысле скорбей - как дарованный нам крестный путь спасения. Это дар, данный нам всегда сверх наших заслуг, дар милости Божией"^[6].

Конечно, есть мамы, для которых общение с детишками - в радость. И все вышесказанное может напрямую их не затрагивать. Но и таким мамочкам, если они христианки, есть о чем задуматься. Естественная привязанность к "дитятке" (как и все "естественное", не преображенное, не переплавленное благодатью Божией) сама по себе недостаточна для любящей матери-христианки. Ведь это, возможно, не любовь подлинная, а то самое "ласковое чувство, потому что нам с ним хорошо". Понаблюдаем за собой повнимательнее: как только появляются трудности, и "с ним хорошо" превращается в "плохо", "трудно" - псевдо-любовь испаряется. Эта естественная, в каком-то смысле животная, любовь есть тот талант, который дает Господь каждому родителю. Вспомним евангельскую притчу о талантах: что вменил в заслугу своим рабам Хозяин талантов? Не просто использование данного золота, но его умножение. Для человека, устремленного к Богу, необходимо преобразить естественное ласковое чувство к младенцу, умножить его не столько количественно, сколько качественно, зажечь в сердце своем огонь настоящей любви, в которой есть место и труду, которая "душу полагает". Как и любую естественную добродетель, инстинктивную родительскую любовь следует поставить на подобающее ей место и сделать средством достижения святости.

Чем плоха естественная любовь, в частности, любовь матери к ребенку? Ответим - ничем не плоха. Она очень даже хороша, особенно в ситуации, когда столько родителей зарывают этот Богом данный талант в землю. Но это еще не значит, что она есть уже готовая "совокупность совершенств". "В естественной любви есть то, что ведет в вечность… Но в естественной любви есть и то, за что ее можно счесть любовью небесной, и на этом успокоиться. Медь легче принять за золото, чем глину. Если же любовь не преобразишь, она загниет, и гниение ее хуже, чем гниение мелких страстей"^[7]. Казалось бы, кощунственно звучат слова о "гниении" материнской любви! Что может быть возвышеннее, чище и ближе к небу, чем любовь матери? Но, оказывается, сосредоточенность, зацикленность на естественных чувствах к своему дитяти может сослужить очень недобрую службу. И речь идет не только о так называемой слепоте материнской любви, не позволяющей вовремя увидеть проблемы ребенка.

Страсти, всем нам присущие, могут исказить любое доброе стремление. Прилепляясь и паразитируя на прекрасном чувстве любви, расцветают пышным цветом собственничество, ревность, тщеславие, жажда власти и обладания. Неслучайно К. Льюис в своем знаменитом эссе "Расторжение брака" в череде зарисовок описывает патологическую любовь матери к своему ребенку. Эта мать так зациклилась на нем, что не видела никого и ничего вокруг. В нем были сосредоточены все стремления и чаяния ее жизни. Казалось бы, вот оно, самоотречение, забвение себя ради ближнего! Но при более внимательном рассмотрении оказывается, что это чудовищный самообман, - на самом деле в центре ее чувств она сама, ее эмоциональный комфорт, ее наслаждение. Такое поистине слепое обожание заграждает глаза матери, замыкает ее сердце, не впуская туда никого - ни Бога, ни прочих людей. Ведь "обожаемый" означает "поставленный на место Бога". А где нет Бога - нет любви, одно любование. Страсти развились и практически заглушили, иссушили росток истинной любви. Такая мать не просто забывает о собственных интересах - она не помнит ни о муже, ни о других детях, не говоря уже о более отдаленных родственниках или друзьях. Да и самому объекту такой любви не сладко. "Как часто хотел бы он сказать: люби меня меньше, но дай мне дышать! Или научись любить меня иначе, чтобы твоя любовь была для меня свободой, чтобы мне не быть пленником другого человека, который лучше меня знает, как я должен жить, в чем мое счастье, каков мой путь духовный или житейский"^[8] - так можно было бы описать чувства объекта такой "любви", который по сути уже становится не самостоятельной личностью, а инструментом для получения приятных эмоций.

Что же происходит? Господь, желая спасти и мать, и дитя, забирает мальчика из жизни. Но мать по-прежнему не желает видеть никого и ничего вокруг, превратив жизнь своих близких в непрерывное оплакивание усопшего. Вот она умирает и, как и все герои этой книги, отправляется из ада на "экскурсию" в рай с одной мыслью - найти своего драгоценного сына. Даже Бог для обезумевшей матери - лишь средство для исполнения собственных мечтаний. Пришедший ей навстречу брат пытается объяснить, в чем ее беда: "Люди не могут долго давать друг другу счастье. Он (Господь) хотел, чтобы твоя животная, инстинктивная любовь преобразилась, и ты полюбила Майкла, как Он его любит. Нельзя правильно любить человека, пока не любишь Бога. Иногда удается преобразить любовь, так сказать, на ходу. Но с тобой это было невозможно. Твой инстинкт стал неуправляем, превратился в манию. И Бог отрезал тебя от Майкла. Он надеялся, что в одиночестве и тишине проклюнется новый, другой вид любви. Естественные чувства не высоки и не низки, и святости в них нет. Она возникает, когда они подчинены Богу. Когда же они живут по своей воле, они превращаются в ложных богов"^[9]. Автор оставил разговор незавершенным, оставив несчастной матери шанс пробудить в своем сердце любовь к Богу, истребить страсти, и, наконец, полюбить мальчика настоящей, не эгоистичной любовью.

Не всегда искажения бывают столь патологичны, и поэтому зачастую они не столь уж бросаются в глаза. Лен Макмиллан выделяет три типа любви: "Я буду любить тебя, если…"; "Я буду любить тебя, потому что…"; "Я буду любить тебя, несмотря на…"^[10]. Это именно типы наших отношений к ближнему, и как определенные установки они присутствуют в наших чувствах всегда, даже если не декларируются, не озвучиваются именно в такой форме. Необязательно вслух заявлять: "Я буду любить тебя, если ты будешь хорошо учиться", - если наше отношение к ребенку напрямую зависит от отметки в дневнике, он все поймет без слов. Любовь условная, "люблю, если…" опасна тем, что при несоответствии выставляемым условиям ребенок тяжело переживает свою ущербность, вплоть до столь участившихся случаев самоубийства: маленький человек считает себя недостойным любви. Но и в случае соответствия родительским ожиданиям для ребенка присутствуют негативные последствия такого отношения, хотя бы потому, что он воспринимает родительскую модель отношений, транслируя ее в будущем в собственных контактах с людьми^[11]. То есть и сам предъявляет условия другим людям, и от них предполагает аналогичное отношение. "Заслуженная любовь", "люблю, потому что…" чревата тем, что разжигает в человеке стремление к соперничеству. То есть, если мы демонстрируем ребенку, что любим его за какие-то его качества или заслуги, то он, во-первых, будет испытывать потребность постоянно подкреплять наше отношение новыми достижениями и слышать подтверждение нашей любви - а такое постоянное напряжение не может пройти бесследно для психики, и рано или поздно случится срыв. Во-вторых, "заслуженная любовь" провоцирует конкуренцию с потенциальными соперниками. У ребенка это, в первую очередь, ревность в отношении братьев или сестер, а во вторую, опасение, что родители могут разлюбить его, узнав, что какой-либо другой ребенок из близкого или далекого окружения превзошел его. "Любовь по принципу "потому что…" вселяет тревогу, неуверенность и страх. А вдруг любящим нас откроется другая картина? Вдруг они увидят, что мы вовсе не так привлекательны, как им представлялось? Страшно, что рано или поздно откроется наше "подлинное лицо", быть может, неприятное и отталкивающее. Боязнь будущего охлаждения чувств порой мешает жить в радости совместной жизнью с другим человеком в настоящем^[12].

Именно эти два вида любви, "условная" и "заслуженная", встречаются наиболее часто. Причем если первая еще может встречать нарекания, то вторая прочно поселилась в умах и воспринимается как само собой разумеющееся. "Люблю мужа, потому что он добрый, умный, нежный, сильный; люблю детей, потому что они веселые, непосредственные, послушные, умненькие…" и т. п. Человек выстраивает идеальный образ объекта своей любви и зачастую пытается перекраивать-перевоспитывать реального ближнего под свои абстрактные схемы. Однако подлинная любовь, та, которой учит нас Господь, - иного свойства. Она зависит не от объекта любви, а от субъекта - от самого любящего. И если такая любовь изменяет любимого, то не насилием и не попреками.

История христианства знает немало примеров обращения грешников кротостью сердца, смирением и любовью. Великий подвижник IV в. преподобный Авраамий жил в затворе, воспитывая свою племянницу Марию. Строгой аскезой и человеколюбием он достиг великих высот в духовной жизни и привлекал к себе многих, ищущих духовного света, молитвы, благословения. Но вот с Марией случилась беда: враг рода человеческого совратил ее с истинного пути. На двадцать седьмом году жизни она, покинув свою келью, ушла в город и начала жить распутно. Узнав об этом, преподобный Авраамий оставил затвор, оделся в воинские доспехи, дабы не быть узнанным, и отправился в город. Остановившись в той гостинице, где проживала Мария, он пригласил ее к себе в качестве девицы легкого поведения. Когда же они остались одни, преподобный снял с головы воинскую шапку и, плача, стал умолять любимую племянницу оставить греховную жизнь. "Я возьму на себя покаяние за твое падение, буду отвечать за тебя Богу в день суда", - говорил старец. Сердце Марии умягчилось от слез праведника, она раскаялась, вернулась на путь спасения и достигла святости^[13]. Такие чудеса творит настоящая любовь.

"Любовь "несмотря на…" видит человека незаменимым и не сравнивает его ни с кем. Она позволяет ощутить другую личность не как совокупность достоинств и недостатков, добродетели и порока, а как целую уникальную Вселенную, и тем самым расширяет наш собственный внутренний мир. Она преображает, одухотворяет, помогает любимому стать таким, каким его видит любящий. Бог послал в этот мир Своего Сына без всяких условий, оговорок и уточнений. Он не сказал: "Я буду любить тебя, если… ты хороший христианин, если ты нравственно здоров, если каждую неделю ходишь в церковь, ежедневно читаешь Библию, молишься утром и вечером" и т. д. Все это характеризует нашу, ответную, любовь к Богу, но - не Его любовь к нам. Господь не ждет, когда мы заслужим Его благожелательное отношение. Нужно честно признать, что мы не даем Богу никаких поводов любить нас, и все-таки Он любит! Ныне, как и во время Своей земной жизни, Спаситель прощает не заслуживших пощады, не лишает милости опустившихся "на дно", сострадает изгоям общества, учит любить врагов, призывает благотворить и давать взаймы, не ожидая ничего взамен. Он и Сам просящему с верой, независимо от проступков, дает все просто и без упреков (Иак. 1; 5). Остается самое трудное: сделать нашу любовь такой же"^[14].

На то, что естественная любовь между родителями и детьми может быть не только недостаточной, но и стать препятствием на пути ко Христу, указывает Он Сам в известных и пугающих словах: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня (Мф. 10; 37). Имея лишь "ласковую влюбленность" в малыша, христианки первых веков вряд ли бы отдали на мученичество своих детей. И если для всех нас, христиан, образцом любви является любовь Христова, то для матерей в качестве примера материнской любви может выступать любовь Богородицы и любовь святых матерей к их детям^[15].

Благочестивая вдова-христианка по имени София не претерпела физических мучений от рук палачей. Но воспитание детей в духе истинной веры и страдания сердца вознесли ее в лик святых мучениц. Агиографические списки донесли до нас удивительное житие Веры, Надежды, Любови и матери их Софии.

Они были жителями Италии. Назвав своих дочерей именами трех христианских добродетелей, София воспитывала в девочках эти же благие качества. Они не скрывали своей веры во Христа и открыто исповедовали ее перед всеми. Наместник Антиох донес об этом императору Адриану (117-138), и тот велел привести семью в Рим. Вере в то время было 12, Надежде - 10 и Любови - 9 лет. Понимая, зачем их ведут к императору, святые девы горячо молились Господу, прося, чтобы Он послал им силы не устрашиться предстоящих мук и смерти. Когда же они предстали перед императором, все присутствовавшие изумились их спокойствию, словно те были званы на светлое торжество, а не на истязания. Призывая по очереди сестер, Адриан убеждал их принести жертву богине Артемиде. Сестры оставались непреклонны. Тогда император приказал жестоко истязать их: девочек жгли на железной решетке, бросали в раскаленную печь и в котел с кипящей смолой. Младшую, Любовь, привязали к колесу и били палками, пока тело ее не превратилось в сплошную кровавую рану. Перенося невиданные муки, святые девы прославляли своего Небесного Жениха и оставались непоколебимыми в вере. Господь невидимо укреплял мучениц. Святую Софию подвергли иной, тяжелейшей, пытке: мать была вынуждена смотреть на страдания своих дочерей. Но она проявила необыкновенное мужество и все время убеждала вытерпеть мучения во имя Христа. Все три девицы с радостью встречали свою мученическую кончину. Они были обезглавлены.

Чтобы продлить душевные страдания св. Софии, император разрешил ей взять тела дочерей. Мать положила останки своих детей в ковчег и, с почестями отвезя их на колеснице за город, похоронила. Три дня измученная женщина сидела у могилы и, наконец, предала свою душу Господу. Верующие погребли ее тело на том же месте^[16].

Современному человеку, далекому от Бога, трудно понять поступок матери, благословившей своих детей на смерть. Так же, как, например, невозможно объяснить земному, практичному уму, почему люди уходят в монастырь. Здесь вопрос веры: человек, верующий в вечную жизнь, чувствующий ее дыхание, знающий Бога, ни за что не променяет подлинную, исполненную света и радости жизнь на фальшивую блестящую обертку земного существования.

Способность любить свое дитя зреет в человеке очень долго, всю его жизнь, и связана со способностью любить вообще. Это очень важно помнить тем, кто имеет дело с детьми - чтобы человек впоследствии оказался способен любить других, его самого нужно напитать любовью. Источник всяческой любви - Господь, но прежде, чем человек научится припадать к этому источнику, восполняя собственные душевные изъяны, "проводником" божественной любви для него являются другие люди, в первую очередь - самые близкие, родители. Счастлив ребенок, сам приход которого в мир напитан любовью. Неслучайно народная мудрость говорит о красивом и талантливом человеке: "Дитя любви". Конечно, здесь можно привести исключения и оговорки. Но вряд ли кто-то будет отрицать, что от состояния родителей в этот важный момент зарождения новой жизни зависит очень-очень многое в зарождающемся человеке.

Прежде чем рассказать о том, что должен делать мужчина, чтобы быть хорошим отцом, мы попробуем кратко охарактеризовать те проблемы, с которыми столкнулась среднестатистическая российская семья в посткоммунистическом обществе. Ведь плоды именно этого кризиса мы пожинаем до сих пор, перенося из поколения в поколение ошибки и психологические конфликты наших предков, закладывая их на уровень ментальных изменений.

Огромную роль в том, что большинству мужчин неведомо подлинно мужское поведение и назначение отца, сыграли демографический и политический факторы, то есть последствия политики СССР и Великой Отечественной войны, когда преждевременная гибель настигла огромное число мужчин и отцов.

Страшный удар, нанесенный патриархальной семье в конце 20-х, 30-е и 40-е годы, имел множество причин и еще больше следствий. Для ускоренной индустриализации потребовались женщины; мать была оторвана от детей и брошена на производство. Сиротство при живых родителях стало (по сути, остается и до сих пор) массовым явлением. Колоссальные репрессии, затем неслыханная по числу жертв война, вновь вихрь репрессий - все это обрушилось в первую очередь на мужскую часть населения. Женщин, конечно, тоже арестовывали, но значительно меньше. Очевидно, что в этих условиях семья без мужчины стала нормой. Женщина поняла, что со всеми функциями в семье (кроме зачатия) она может справиться одна. Впрочем, другого выхода у нее просто не было.

Государство не только взломало крепость семьи, не дав ничего взамен, - оно еще и узурпировало ее функции. Отец народов занял место родного отца. Думается, что мгновенное уничтожение вековых семейных традиций потому и удалось с такой неожиданной легкостью, что новые отношения основывались на тех же патриархальных чувствах благоговения, преклонения, безусловного послушания, готовности в любой миг принять наказание (даже незаслуженное), - только эти чувства были перенесены с главы семьи на государство, общество, партию. вождя. Этот разрушительный процесс получил свое идеальное воплощение в знаменитом образе Павлика Морозова.

История 20-40-х годов представляет широкий спектр разнообразных преступлений против отцов. На одном краю спектра - некто Успенский, сын священника, убивший своего отца, чтобы доказать верность атеистическим принципам новой власти. По данным А. И. Солженицына, отцеубийца стал... заведующим культурно-воспитательной частью (!) Соловецкого концлагеря (и по совместительству исполнителем смертных приговоров). На другом краю - десятки тысяч людей, отрекшихся от отцов-кулаков", отцов-"врагов народа", отцов-интеллигентов, "забывших" упомянуть о них в анкете, сменивших - во избежание неприятностей - отцовскую фамилию. Уместно вспомнить, что библейский персонаж, надругавшийся над своим отцом, носил имя Хам.

Авторитарная государственная власть опиралась на фигуру сильного отца. Сталинский режим, напротив, все свойства этой фигуры стремился как бы "вобрать в себя", предоставив настоящим родителям в лучшем случае светиться отраженным светом. "Советские родители не лишены авторитета, - пишет американский исследователь Д. Линн, автор единственной в мире монографии, посвященной роли отца в семье, - но этот авторитет - лишь отражение мощи государства".

В результате множество мужчин оказались лишены духовной традиции отцовства, тех знаний, которые юноша в семье получает не на вербальном уровне, не из книг, а из живой повседневной жизни. Кроме того, их родовая память, осознание себя продолжателем рода были грубо и насильственно нарушены, так как сыновей часто вынуждали стыдиться своих отцов как "врагов народа" или антисоциальных элементов.

В итоге, к 21 веку, по мнению американского социолога П. Ларссон, в России сложилась ситуация жесткого авторитарного доминирования властной жены и матери, которая редко встречается в других культурах. Особенно часто такие отношения можно видеть в неблагополучных семьях. По данным ленинградского детского психиатра А. И. Захарова, в семьях детей с неврозами матери играют ведущую роль чаще, а отцы - значительно реже, чем в семьях здоровых детей. При этом доминирование матери часто носит жесткий характер, проявляясь в физических наказаниях детей, в мелочном контроле, в гиперопеке.

Второй причиной стала армия как фактор воспитания будущего мужчины и отца. Следует признать, что этот первый опыт жизни взрослого человека, своеобразная инициация российского юноши в мужчину чаще всего сводится к усвоению закона кулака. Все конфликты и принципы в армии разрешаются с помощью силы, и дело здесь не только в дедовщине (которая всегда существовала в любой армии мира в любую эпоху), а скорее в самом принципе организации армии. Армия - это социальный институт, базирующийся на силовом контроле, дисциплине и полном безоговорочном подчинении младших по званию старшим. В этом обществе юноша приобретает опыт авторитарного поведения - власть сильнейшего и "главнейшего" и бесправие перед ним. Солдат живет в беспрерывной войне, поэтому "солдаты мира", как и альтернативная "воинская" служба - понятия, не имеющие смысла. Солдат - это всегда тот, кто по приказу в любое время должен начать войну с любым противником, поэтому он не может "расслабиться" и перестать на некоторое время быть воином или вместо освоения автомата выносить судна в больнице. Но роль "солдата", существование в ней, делает мужчину неспособным к принятию какого-либо самостоятельного судьбоносного или небанального решения - ведь хороший солдат тот, кто хорошо выполняет приказы.

Третьей причиной является активная сексуальность, свойственная мужскому полу. Сексуальность мужчины пробуждается очень рано, еще в психологическом детстве. И здесь коренится множество проблем, с которыми постоянно сталкиваются психиатры и психологи с одной стороны, и священники с другой. Самое трагичное то, что ранняя сексуальность чаще всего развивается в отрыве от чувства любви, взрослого понятия о любви. Любовь как жертвенность, как ответственность, как терпение и милосердие к любимому - христианские понятия, прочно вытесненные массовой культурой из сознания современного мальчика, юноши, мужчины.

У ребенка, разумеется, существует понятие любви: например, родителей к нему, его к родителям, или той любви, которую он видел по телевизору или о которой прочел в книге или журнале. Но тут-то и кроется корень проблемы: если его представления о любви складываются из извращенных отношений в семье, почерпнуты из журналов "Cool", "Молоток" и им подобных или других, полных низменных и примитивных страстей, источников, то его образ любви будет ущербен и искажен, а душе будет нанесена огромная травма. Сфера сексуального становится для такого человека самодовлеющей, автономной от развития нравственности и других душевных качеств. Ранняя сексуальность, безусловно, опасна и смертельна для души - не потому, что плоха сама по себе, а потому что практически навсегда отделяет в душе человека желание удовлетворения своих эгоистических потребностей от понятия семьи, любви и долга.

В четвертых, в нашей стране последние десятилетия складывалась такая ситуация, что мужчина по тем или иным причинам менее успешно, чем женщина, мог реализовать себя в профессиональной сфере. Так сложилось, что его успехи часто зависели не от профессиональных и интеллектуальных качеств, а от "места", национальности, принадлежности к определенной социальной группе, от способности "выживать" в периоды кризисов. Можно быть гениальным ученым и получать минимальную зарплату, можно сделать открытие и никогда не увидеть его плодов, можно овладеть нужной профессией и оказаться без работы. Постоянное смутное ощущение своей социальной неуспешности, внутренней нереализованности, ненужности рождает глухую агрессию, которая зачастую "разряжается" в семье, разрушая ее и демонстрируя детям "неликвидность" мужского поведения в этом обществе. Кстати, именно поэтому, многие мальчики идеалом мужчины избрали для себя киллера или бандита. Эти образы давали детям столь необходимые им специфически мужские качества: силу, мужественность, способность противостоять внешним воздействиям, "крутизну" и авторитет, которые им так не хватает дома в семье. Это еще один аспект, над которым следует подумать отцам в семье. О каком отце мечтали в детстве вы сами? О каком мечтают ваши дети, глядя на вас?

В пятых, практически в каждой второй семье в России мужчине мешает стать отцом отношение к нему жены, молодой матери. Эта проблема имеет разные аспекты.

Первый: молодой отец первого ребенка, как правило, просто боится прикоснуться к нему, невольно причинить вред, не знает, как держать и что делать. Он чувствует себя слоном в посудной лавке. А молодая мать, вместо того, чтобы сказать "бери и держи", говорит: "Какой ты неуклюжий, дай, я сама!". За подобным отстранением чувствуется бессознательная особая ревность матери, которая, будучи "матерью одного ребенка", невольно боится, что ребенка не хватит на двоих.

Вторым аспектом, ведущим за собой внутреннее разделение между мужем и женой, является то, что молодая мать почти всегда ищет помощи в воспитании ребенка не у мужа, а у своей матери, демонстрируя глубинную инфантильность и нежелание расстаться со своим детством и повзрослеть, взяв ответственность за нового человека на себя и своего супруга. Неслучайно всегда было принято отделять молодых, или, в крайнем случае, жена уходила в семью мужа - и никогда наоборот. Симбиоз дочки-матери способен разрушить даже самую большую любовь между супругами, особенно когда муж и отец вытесняется тещей из семьи под предлогом заботы о внуке и дочери. Поэтому остается порекомендовать молодым семьям ограничивать благие намерения своих родителей в деле воспитания внуков и их самих.

Третьим аспектом является ранняя социализация ребенка, когда его еще в три года отделяют от матери и отца и помещают в детский сад. Отношения с матерью у такого младенца еще сохраняются на инстинктивном уровне, а с отцом просто не успевают возникнуть - ведь с отцом ребенка связывают совсем другие эмоции и чувства, чем с матерью.

В результате мужчина, воспринимаемый женщиной как банкомат или тягловая сила, чувствует свое присутствие дома необязательным. Он как бы выполнил свою функцию отца - ребенок зачат и родился. Отсюда искреннее непонимание мужчин того, чего хотят от них женщины, навязывая им культпоходы с детьми.

В шестых, во многом виновно школьное воспитание. С детства на мальчиков оказывается давление, препятствующее развитию их мужского, отцовского начала. Общество в целом и школа как его боевой авангард поощряют пассивную дисциплину, бездумное послушание и нетерпимо относятся к таким традиционно мужским качествам, как инициатива, выдумка, активность. В школах девочек меньше наказывают и больше хвалят, чем мальчиков. Девочки, особенно в начальных классах, пользуются большим авторитетом и значительно чаще становятся формальными лидерами. Так уже в школьном возрасте закладываются основы будущего доминирования женщины в семье.

Мы кратко рассмотрели основные проблемы, благодаря которым мужчина в России находится в кризисе, а ведь с каждым годом список этих проблем пополняется. Как же выйти из этого тупика?

Зачастую в семейных журналах или в трудах психологов мы встречаем рекомендации молодым отцам. По нашим наблюдениям в своей массе все они сводятся к навязыванию мужчине женской роли - покормить, переодеть, погулять с младенцем… Но разве недостаточно для этого матери, разве в этом роль отца? Нам кажется, что современная психология сама не совсем понимает, что же должен делать отец и зачем он нужен.

• Серия "В помощь родителям"