Отречение

Царское село. 1 — 6 марта 1917 года

I

Марево летнего полудня, чудесное и раздражающее одновременно, охватывало обжигающим теплом. Солнечные лучи сияли с какой-то непостижимой высоты и, казалось, можно было пощупать руками их жар, пронизывающий пространство. Лишь крошечная часть сознания догадывалась о нереальности окружающей картины; легкая душа, свободная во сне от тела, ощущая невесомость, начала свой полет. Движение не требовало никакого усилия, словно нее, как на прозрачную ленту, дунул легкий ветерок, и она, послушная его воле, полетела, оторвавшись от земли.

Среди зеленых лесных гор, в долине, где раскинулся прекрасный парк, сиял ослепительно белый дворец. На пути к нему выстроились пальмы с корзинками из развесистых листьев, венчавших длинные чешуйчатые ноги-стволы, за которыми оказалось раскидистое дерево, пушистой кроной из крупных листьев и обилием бутонов напоминавшее клумбу. Потом открылся вид на поляну с яркими цветами и несколькими устремленными к небу кипарисами.

В мгновение дворец оказался совсем близко. Его стены тянулись вверх отшлифованным до блеска мрамором, и явно ощущалось исходившее от них тепло, накопленное, отнятое у солнечных лучей. В уютном внутреннем итальянском дворике склонились вдоль белых дорожек кусты роз. Под колоннадой через ряд огромных дверей в столовую, открытых нараспашку, была видна статуя — бледная мраморная девушка, печально склонившая голову, наверное, измученная безжалостной жарой. В этот миг стало ясно — это Ливадия, ее неповторимый образ. И как спасение от жары возникла мысль о море. Ну где же это чудное, спасительное море, которое может противостоять любому пеклу?

Голос был таким сладким и любимым, перечить ему не хотелось, но не было сил прервать неожиданное свидание с Ливадией. Цесаревич досмотрел последнюю картину — струи воды, бьющие из фонтана посреди поляны, — однако нельзя остановить ускользающий сон, голос мамы победил — пришлось открыть глаза. В сумраке комнаты (только на одном из двух окон плотные шторы пропускали узкую полосу света сквозь маленькую щель) он увидел сидящую на кровати маму в одежде сестры милосердия и стоявшего за ее спиной доктора Боткина в черном сюртуке.

Императрица смотрела на мокрую руку, которой только что гладила лоб сына.

— Евгений Сергеевич, почему так много пота? Это хорошо?

Доктор подошел поближе, чуть склонился над больным, но не прикоснулся к нему.

— Хорошо, — улыбнулся он цесаревичу, — температура спадает.

— Мамочка, можно мне встать, надоело лежать, скучно — Алексей, окончательно проснувшись, попытался откинуть в сторону пуховое одеяло — жарко, но у него запершило в горле, и он закашлялся.

— Нет-нет, только лежать. В комнате холодно, — мама решительно укрыла его до самого подбородка, — печь у тебя как следует не протопили. Да и у девочек холодно, паровое отопление не работает, авария… и электричество снова выключали, — она быстро посмотрела на доктора.

Тот в ответ кивнул.

— Да, Ваше Высочество, нужно оставаться в постели, — голос врача стал строгим.

— Но у меня ничего не болит, даже нога не ноет и руки тоже, — Алексей, высунув из-под одеяла руки, стал ими бодро размахивать, — вот посмотрите!

— Бэйби, успокойся, тебе придется еще полежать, ты слаб, а в комнатах холодно, — мама, наверное, в подтверждение этих слов, поправила на своих плечах теплую шерстяную шаль и решительно встала. — Евгений Сергеевич, пригласите мистера Гиббса.

— Слушаюсь, Ваше Величество, — доктор учтиво низко поклонился и быстро вышел.

— Мистер Гиббс до обеда тебе почитает, не спорь больше. Не расстраивай меня, сделай милость. — Быстро поцеловав сына в лоб, она направилась к двери в коридор.

— Мам, подожди, почему ты ничего не говоришь о папе? Он давно должен был вернуться. Что случилось? Неделю никто ничего мне не говорит.

— Тебе нельзя волноваться, — императрица неохотно отпустила ручку двери и вернулась к сыну, — папа задерживается.

— Почему?

— Так получилось. Поезд остановили под Псковом. Беспорядки.

— Папа не может приехать к нам?! — Алексей попытался встать.

Но мама остановила его, решительно махнув рукой.

— Ложись! Конечно, он приедет. Я хочу, чтобы ты, мое солнышко, к этому времени был здоров.

В этот момент, как нельзя кстати, из коридора раздался то ли легкий стук, то ли скрежет, и в комнату мягко, на цыпочках вошел Сидней Иванович Гиббс, в последнее время бывший не только учителем английского языка, но и гувернером Его Высочества. Он низко поклонился сначала императрице, затем цесаревичу. Его спина осталась в легком поклоне, всем своим видом он показывал готовность услужить, но как истинный англичанин все же не выглядел по-настоящему смиренным. Наоборот, где-то глубоко в его фигуре, казалось, скрывалось осознание внутреннего превосходства над окружающим миром.

— Мистер Гиббс, почитайте Его Высочеству сказки, русские сказки, — распорядилась императрица и сразу ушла.

Гиббс неторопливо прошел к шкафу мимо кровати цесаревича, впрочем, стараясь ненароком не оказаться к Алексею спиной. И вдумчиво начал просматривать книги на одной из полок, перебирая их одну за другой.

Алексею быстро надоело смотреть на манипуляции томного англичанина, он лег на спину. Светлые стены комнаты и потолок были разрисованы серыми тенями. Там, за окнами царил щедрый солнечный день необычайно теплого начала весны, а в сумрачной комнате не на чем было остановить взгляд, даже все трещины высокого потолка, знакомые до последней извилины, надоели за время частых болезней.

Железная спинка никелированной кровати, блестящая, гладкая, тоже ненадолго привлекла внимание, только ряды икон на шести полосах киота, занимавшего ближайший угол и большую часть примыкавшей к нему стены, можно было рассматривать достаточно долго, потому что выражения ликов святых менялись в зависимости от освещения. Скорбный лик Богородицы казался сегодня особенно печальным, напоминал о тревоге в маминых глазах, о непонятной задержке в дороге папы, о болезни сестер, которые из-за этого не навещали его как обычно в дни вынужденных заточений. Надо же им было всем вместе заболеть этой глупой корью! И он, повернувшись, перевел взгляд в дальний угол комнаты, где в корзине были сложены его любимые игрушки. Но для того чтобы к ним добраться, нужно было получить разрешение мамы вставать с кровати.

— Мистер Гиббс, — Алексею надоела возня гувернера с книгами, — да берите вы любую. Мне все равно. Читайте уже, а то совсем скучно.

Сидней Иванович заторопился, насколько был способен, его плавные движения стали более активными, однако выбор книги это не ускорило.

Посмотрев на виновато ссутулившуюся спину гувернера, Алексей пожалел, что вмешался в процесс, потому что так уж был устроен Гиббс, что любая попытка его поторопить только замедляла дело. В сложившийся в его голове план действий нельзя было вмешиваться, потому что Сиг, как называл его Алексей за глаза, по первым буквам имени, отчества и фамилии, растерявшись, копался еще дольше.

Чтобы поднять себе настроение, Алексей начал вспоминать дни, проведенные в Могилеве, в ставке, когда жил с отцом в одной комнате, ребят юнкеров, с которыми там дружил, прогулки по реке. Ему даже стало казаться, что если бы отец взял его и в этот раз с собой в ставку, то все было бы хорошо, они вместе давно бы вернулись домой. А если побыстрее закончится война, то все будущее лето можно провести в Ливадии. Вспомнился сон, и ему почудилось, что только вчера он бегал по южному парку с любимой собакой Джоем наперегонки, а потом отправлялся с отцом и сестрами на бесконечные прогулки по окрестным горам; от буйной зелени воспоминания, казалось, были окрашены в зеленый цвет. Но видение снова было прервано, стоило только представить себе морскую синеву до горизонта, рыбный запах прелых водорослей у берега, как гувернер, наконец зажав книгу под мышкой, до половины раздвинул на окнах шторы и, поставив стул у кровати, удобно устроился на нем.

— Народные русские сказки, — Сидней Иванович зачем-то прочел название книги таким тоном, словно объявил свое выступление в театре.

— Стоп! — вдруг скомандовал Алексей, приведя в замешательство гувернера.

— Но императрица приказала мне читать вам сказку.

— Да сейчас будем читать, только я придумал вот что, давай… давайте не сначала, — он выдернул книгу из рук растерявшегося Сиднея Ивановича, открыл ее наугад в середине, — так будет интереснее. Как гадание. Что там нам попалось? — он снова отдал сказки гувернеру.

— Сказка об Иване-царевиче, жар-птице и о сером волке, — перелистал тот страницы, найдя начало рассказа. — Можно читать? — вопрос прозвучал достаточно строго, может быть, даже обиженно.

— Конечно. Я готов, — Алексей поудобнее устроился в кровати, но сначала ему пришлось наклониться к полу, чтобы поднять свалившуюся из-за резких движений подушку.

Его опередил Сидней Иванович. Он неспешно поднял подушку и, взбив ее, с извинениями уложил на место, аккуратно засунув под голову цесаревичу, который тут же ее помял, потискал, поерзал и только после этого успокоился.

— Ну же, начнем, — Алексей изобразил серьезный церемонный тон гувернера.

Тот сделал вид, что ничего не заметил.

В сказке, как обычно, у царя было три сына, а яблоки в саду на дереве золотые, и их воровала чудо-птица. Сидней Иванович читал сказку с сильным английским акцентом, без тени улыбки. Не справившихся с задачей по охране сада двух старших царевичей, была бы на то воля гувернера, стоило бы, конечно, примерно наказать. С чудовищно серьезным расстроенным выражением лица мистер Гиббс прочел все начало сказки. Он заметно повеселел, когда младший царевич не проспал прилет вредной птицы, в этом месте мистер Гиббс даже сделал паузу и улыбнулся внимательно слушающему сказку Алексею, как бы показывая всем своим видом, что именно так и стоит поступать послушному сыну. Однако в самый занимательный момент поимки птицы, когда Сидней Иванович уже вошел во вкус — с историей этой в отличие от Алексея он знакомился впервые — цесаревич его неожиданно остановил.

— Мистер Гиббс, — Алексей, покашляв, сел в кровати, — как думаете, жар-птица родственница павлину?

Неожиданный вопрос поставил гувернера в тупик. Он вздохнул, положил раскрытую книгу на колени, поправил жидкие волосы на залысинах.

— Почему Ваше Высочество спрашивает меня об этом? Я не могу знать такие вещи.

— Очень жаль, обидно, я-то хотел получить у вас разъяснения по этому вопросу, — в голосе Алексея звучала явная ирония, которую англичанин не замечал.

— Простите, Ваше Высочество, я плохо знаком с русскими сказками, — Сидней Иванович совсем стушевался, не зная, продолжать ему чтение или нет.

— Да вы читайте дальше. — Алексей снова лег.

Скоро в сказке появился говорящий волк, потом Елена Прекрасная, как всегда, зависть братьев погубила Ивана-царевича, но мертвая и живая вода, которую нашел совестливый волк, оживили его.

Однако к моменту, когда увлекшийся занимательным рассказом англичанин радостно читал о пире на свадьбе счастливых героев, Алексей уже уснул, слабость от болезни давала о себе знать. Прочтя историю, Сидней Иванович с улыбкой что-то хотел сказать цесаревичу, но застыл с открытым ртом, увидев его спящим. Гувернер неслышно положил книгу на тумбочку рядом с кроватью и вышел из комнаты на цыпочках, медленно прикрыв за собой дверь.

Алексей спал сладко, не слышал гула разгово ров собравшихся под окнами дворца солдат из полка охраны, далеких криков в парке и даже топота ног пробежавших несколько раз по коридору мимо его комнаты людей. Не проснулся он, даже когда мама, одетая в пальто, с элегантной шляпкой на голове, на секунду заглянула к нему в комнату, подошла к кровати, посмотрев на него спящего, аккуратно поправила край одеяла. Почти сразу из-за двери высунулось розовощекое пухленькое личико Маши, обрамленное смешной вязаной пуховой шапочкой с длинными ушками. Она была единственной из сестер, которая каким-то чудом в отличие от остальных не заболела корью. Маша прошептала едва слышно: «Мама…» — и сразу исчезла. Императрица, посмотрев на киот, увешан ный иконами, перекрестилась на образа и быстро ушла вслед за дочерью.

Разбудили Алексея громкие крики в парке и выстрелы. В первое мгновение он даже не смог понять, где находится. В Могилеве? Ему показалось, что это шум боя и рядом линия фронта. Неожиданно было услышать выстрелы здесь, дома, в Царском селе. В комнате никого не было, Алексей решил нарушить запрет не вставать, подумал, что нужно одеться и пойти узнать, в чем, собственно, дело. Он уже встал с кровати, как в дверь стремительно вошел «детский» доктор Владимир Николаевич Деревенько. Его симпатичное лицо с черной роскошной бородой расплылось в улыбке.

— Так-так, нарушаем режим. Извольте вернуться в кровать, Ваше Высочество. А то мне придется стать доносчиком, рассказать об этом Ее Величеству, — доктор хитро улыбнулся.