Часть 1

ДАННОСТЬ И ЗАДАННОСТЬ
ВВЕДЕНИЕ. СОДЕРЖАНИЕ И СМЫСЛ ЭТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ

Два круга вопросов всегда были наиболее существенными в человеческом личностном и общественном самосознании.

Стремление к непротиворечивому и полному знанию о мире, его происхождении, о его сущности и закономерностях; и о человеке, — о его природе, смысле существования, внутреннем мире и его насыщенностях взаимоотношениями со всем, что входит в созерцание мира — составляло один круг вопросов.

Ответы на второй круг вопросов должны были дать человеку понимание того, как надо жить.

Но что значит сам вопрос — как надо жить? Кажущийся понятным беглому полуинтуитивному взгляду, этот вопрос при внимательном рассмотрении способен вызвать глубокое недоумение двоякого рода — в зависимости от личного душевного и умственного устройства.

Что значит — «как надо?» спросят одни. Если я свободная личность, то всякие «надо» — и вообще и по конкретным ситуациям — определяются мною самим, определяются в меру моего ума и желаний, если только содержание этих определений не противоречит принятому уголовному закону.

Что значит — «как надо?» — возразят другие. Религией, обществом, национальными традициями — вполне определены общие нормы поведения, представлены известные образцы. Следуй принятому и предостаточно.

И кажется, люди обычно и следуют какому-либо из этих двух этических методов в своей жизни; и далеко не всегда осознают совершающиеся нравственные ошибки, а даже когда и сознают — редко принимают их на счет недостаточности или даже ошибочности принятой ими моральной методологии. Да и, пожалуй, нет ни одного из человеков, кто всегда вполне последовательно устраивался в жизни только на основании какой-нибудь методики.

Само наличие двух подходов свидетельствует о том, что, по крайней мере, один из них не совсем, мягко говоря, соответствует правде. Кроме того, если б было все так просто, не занималось бы человечество, в лице наиболее небезразличных к правде и тонко чувствующих и остро думающих своих представителей (иные из них оказывались для какого-либо общества и времени — совестью), этическими проблемами. Если бы и на самом деле все так и было, — не отстаивали бы — в кухонных спорах или ученых диспутах — люди свою правоту. Уже одно то, что по отношению к разным событиям и установкам разные люди применяют разные критерии оценок, и то, что сами оценки оказываются различными до противоположности, свидетельствует о том, по крайней мере, что совсем не решен для всех одинаково вопрос о «правильности» жизни. Большей частью именно разное понимание «правильности» и вызывают различные конфликты — и личные, и общественные; и это в свою очередь означает, что «неправильностей» всегда существует больше, чем «правильностей».

Но даже само ощущение «неправильности» означает, что все же существует и некая — вне человека и выше человека — правда, с которой и могут соотноситься и по которой могут оцениваться и все теоретические или иррациональные правила, и самая конкретность человеческой жизни, прежде всего в поступках (поступки и видеть, и осознавать, и оценивать проще всего).

Поведение человека и его мотивы

Из поступков и складываются более или менее условные и непротиворечивые линии поведения человека и общества. Этический (нравственный) подход и определяет по направлению (положительное или отрицательное) и по степени значимости — ценность поступка, реального или даже только возможного. Поступка отдельно взятого или цепи поступков, складывающихся в целую поведенческую систему.

Не все поступки могут всегда оцениваться с этической позиции. Можно назвать много типов поступков, этически безразличных. Переход на другую работу, любые поступки, связанные с технологией трудовых процессов, переезд в другое место жительства, прогулка по любимым улицам после рабочего дня, альпинизм или байдарочное плавание во время отпуска, участие в научной конференции, ремонт собственной квартиры и многое другое может не иметь никакого отношения к нравственной проблематике, даже когда перед человеком стоит вопрос выбора, например — сходить в магазин за хлебом или почитать книгу, или починить утюг. Не всякий выбор есть очевидно нравственный выбор.

Но и любой из поступков, который сам по себе нравственно безотносителен (типа приведенных примеров) может стать нравственно значимым, в зависимости от мотивов, которыми он вызван, типом внутреннего переживания, которым он сопровождается, либо результатом, следующим за поступком. Так, переход на другую работу может быть вызван чрезвычайными корыстными побуждениями или предательством своих друзей; трудовая деятельность (например, художественное творчество) может сопровождаться увлеченностью такой силы, которая переходит в кумиротворчество, а результатом какого-либо вида отдыха может стать чрезвычайная духовно-волевая расслабленность.

Но когда какие-либо поступки (а тем более поведенческие структуры в целом) связаны с человеческими взаимоотношениями, они неизбежно осуществляются с нравственными подходами и нравственными оценками. Это неизбежно потому, что даже совершенное безразличие к любому человеку только на поверхностный взгляд нравственно нейтрально; на самом деле — решить внутренне, про себя, а затем и выразить на деле отношение к любому лицу по типу: «Он мне никто», может быть соотнесено с объективной правдой, определенно выраженной в различных этических представлениях. Разумеется, встречаются люди, которые эту правду не знают, не понимают и не чувствуют; но, слава Богу, все же многие знают, понимают и чувствуют, стало быть, и оценивают подобное отношение отрицательно с высших нравственных позиций.

Таким образом, любой тип человеческих взаимоотношений включает этическое переживание и оценку, особенно, когда это выражается в поступках или поведении. Во всяком случае, как бы непоследовательно, неформулировочно, неопределенно и даже вовсе неверно ни было выражено отношение к поступку, известны, в общем, два ряда, никогда не сливающихся терминов, в которых выражается принадлежность поступка к нравственному циклу и одновременно дается его оценка, даже если его значимость относительно невелика. В одном ряду — дурно, гадко, низко, недобро, пошло, отвратительно, омерзительно; в другом — добро, красиво, хорошо, великолепно, замечательно и пр. И только нравственный урод отнесет лицемерие, воровство, кухонную склоку, хулиганство и пр. — к явлениям второго ряда, а жертвенность, правдивость, мягкость и пр. — в различных конкретных проявлениях — к явлениям первого ряда. Разумеется, во времена повального нравственного уродства границы между добром и злом размываются («добро и зло — все стало тенью»), значимость высокого нравственного поведения иссякает, вплоть до того, что в общественном сознании оно становится смешным, но и в такие безобразные времена смутно сознаются — в установках или в лицах подлинные нравственные ориентиры. Действуют они слабо, но все же порою самим фактом своего существования вызывают чувство стыда при оценке поведения.

Более глубокое, тонкое, серьезное и внимательное нравственное чувство дает возможность оценивать не только внешнюю сторону поведения, выраженную в поступках, но и то, что вызвало такойтип поведения: недоброе чувство, гадкую мысль, вредное решение и пр. Все подобные личностные проявления могут ощущаться как случайные, наносные, нехарактерные — хотя большей частью это не так; обычно в личности действуют более или менее скрытые, латентные установки на грех, которые разные люди и осознают по_разному: одни — как вполне положительную норму, другие — как допустимое состояние, третьи — как факт внутренней испорченности, с которым они психологически ничего не могут поделать.

Обширное поле человеческих желаний, ощущений, переживаний и составляет пространство нравственной мотивации. Оно и является определяющим для нравственного бытия, — но это в том случае, когда это пространство постоянно соотносится с главным вопросом: как жить по правде?

Этот главный вопрос в конкретной жизненной практике дробится и разрешается во множестве относительно мелких решений, которые то объединяются в различные более общие установки, — и тогда разрешаются в виде закона личного ли, общественного, национального или всечеловеческого; или рассматриваются как уникальные жизненные ситуации, которые оцениваются с позиций таинственного внутреннего этического знания правды. Таким образом, личная и общественная этика помогает увидеть ценностный смысл поступка или серий поступков — до их совершения, чтобы по возможности суметь уберечься от тех, которые представляются недобрыми; и напротив — приложить усилия для совершения тех, которые представляются добрыми. Кроме того, этическое знание дает возможность более или менее верно оценивать поступки уже после их совершения, и тем самым увеличить сумму этического знания, помогающего ориентироваться в жизни. Но такая безусловная ориентированность возможна только тогда, когда содержание нравственного мира объективно.

Объективная содержательность нравственного мира. Всеобщность нравственной проблематики

Говоря совсем просто, это означает, что есть правда на земле; из этого, разумеется, следует, что правда есть и выше. Именно соотношение земной и высшей правды и составляет главное содержание христианской этики. Прежде всего хорошо бы разобраться с земной правдой, — для начала — просто с наличием ее существования. Для большинства людей, хотя бы на интуитивном уровне, положительное решение этого вопроса не вызывает сомнения даже в том случае, когда они своими правилами жизни эту правду опровергают. Но встречаются и возражения.

Так, одни говорят, что существуют только субъективные «правды», которые, разумеется, могут в значительной степени у многих людей совпадать, ибо единство телесно-психологической природы людей предполагает возможность одинакового (точнее, очень похожего) личностного решения многих нравственных проблем. Другие — исходя из понимания и видения нравственной испорченности человека утверждают, что даже и личной-то правды практически не существует, а все поступки определяются природной предрасположенностью, общественными установками и личной выгодой. Когда же они встречаются с фактами явного преодоления личной выгоды, порою даже жертвенного, они склонны признать это как мало понятную, иррациональную, хотя порою и почтенную — патологию, которая никак не может иметь объективный закономерный характер. Правда, против такой абсолютистски негативной позиции возражает всеобщность, по крайней мере одной известной нравственной ситуации: родительская (и прежде всего материнская) жертвенная «невыгодная» любовь. В ней могут быть свои издержки, она порою даже может иметь искаженный, психопатический характер и приводить к недобрым результатам; известно множество фактов, противоречащих этой всеобщности; но все же эти факты — уродливые исключения.

Разумеется, этим единственным свидетельством естественной, природной правды человечества, хотя и земной, несовершенной, дело не ограничивается. Само наличие в уголовных законодательствах большинства народа законов, норм и принципов, одинаково утверждающих нравственную правду, приводит к сознанию всеобщности такой правды, и прежде всего — к сознанию ее существования. Не слишком часто, но все же встречаются люди исключительно теоретического мироощущения; они довольствуются этим простым пониманием наличия правды, и наивно убеждены, что их личной честности довольно для того, чтобы их поступки, вся их поведенческая структура вполне соответствовали этой правде, а ошибки, если и бывают, носят совершенно случайный характер; как же иначе? — ведь они честны перед собой и перед людьми; поэтому в возникающих конфликтах они всегда чувствуют свою правоту — по той же причине; и потому, при всей внутренней честности, они обычно не способны просить прощения.

Близки к этой категории — и по поступкам, и по их оценкам — люди интуитивистского самосознания. В общем конкретное содержание объективной нравственной правды их мало интересует; по их интуиции — их интуиция их и вывезет. На деле же, разумеется, — когда вывозит, а когда и нет; интуиция, не ориентированная на поиск нравственной правды, осуждена на барахтанье в лоне собственных субъективных представлений и переживаний, и потому, даже будучи богатой по дару, оказывается бессильной на деле.

Все же большей частью люди признают не только существование нравственной правды вообще, но и неуютно чувствуют себя без ее содержательного наполнения. Оценивать свои (или чужие) поступки можно только по отношению к какому-то объективно действующему канону. В этом плане проще и понятнее положение тех, кто связал свою жизнь с любыми религиозными установками (вне зависимости от «правильности» или «неправильности» религии). Вся содержательность нравственной правды для них априорно установлена. И если свои желания входят в противоречия с объективной содержательностью соответствующей религиозной правды, — они «свое» (как в тех случаях, когда они преодолевают себя, так и в тех случаях, когда это не получается) рассматривают как неправду.

Но и у тех людей, для которых и в мысли и на деле существует объективная содержательность нравственной правды, встречаются некоторые виды ущербности по отношению к этой правде. Большей частью она и в представлениях и на практике оказывается достаточно бессистемной, неполной и неглубокой, порою включающей в себя довольно случайные и второстепенные элементы, и наоборот — исключающей из понимания наиболее существенные. Но даже и при довольно системном, глубоком подходе к содержанию нравственной правды редко можно видеть творческие и позитивные подходы; гораздо чаще встречаются различные отступления от нее (т.е. греховная реальность), чем объективные созидательные начала. Таков, в основном, ветхозаветный закон: не убей, не укради, не прелюбодействуй, не лжесвидетельствуй и т.д. Подобный отрицательный характер нравственных заповедей, если он и не пронизан сознательно религиозными предпосылками, все равно свидетельствует о реальности нравственной правды, которая превышает формальную императивность, ибо опирается хотя бы на смутно сознаваемый, но все же идеал и из этого идеала исходит. Разумеется, идеал не может быть лишь для отдельных личностей, ибо один из смыслов идеала — в его всеобщности. Но беда всеобщих идеалов в их отвлеченности. По причине такой отвлеченности нравственный идеал представляется, хотя и желанным, но теоретически — абстрактным. Согласиться на окончательную абстракцию человечество не хотело, и потому, напряженно всматриваясь в нравственных героев, оно хотело в них увидеть такой идеал. Но проходило время... черты идеала становились блеклыми или мало существенными, или мало интересными, или лишь локально значимыми (например, только для Индии), и — всечеловеческий идеал становился в лучшем случае субъектом литературного памятника. А люди все искали совершенства, и этот поиск по крайней мере давал им возможность выделить некоторые идеальные черты, которые хотя и соединялись в уникальный дискретный перечень, но никакой идеальный перечень не может заменить совершенную личность. Такая личность — совершенный Бог и совершенный человек Иисус Христос — явилась в «последние времена», 2000 лет назад, и это стало безусловно очевидно не только для Его современников, но и для читателей Евангелия: это Он.

Благо как сущность нравственного бытия

И все же такой перечень являет собой всеобщую картину, достаточно единообразную для всех времен и народов, потому что совокупность черт этого перечня дает возможность увидеть то, что человечество в целом решилось принимать за добро.

Добро и зло вообще суть фундаментальные слова в мире этических понятий и переживаний. И дело не только в их предельной смысловой нравственной противоположности. Собственно, добро и есть субстанциальная онтологическая реальность человеческого бытия вообще. Зло же несущественно и ничтожно, как простое небытие и неприятие (Добра). И труднее всего теоретически ответить на вопрос: как (не почему, а именно как) может не существовать то, что существует как явление. Зло не существенно, а случайно, говорим мы. Но такому пониманию совершенно противоречит эмпирическое знание бесконечного, кажется, разлития зла в мире, в котором лишь местами мерцают островки света и добра.

Ситуация обостряется деградированием смыслов этих слов, при котором добро вырождается в полуфилистерскую и почти пошлую доброту, а зло — лишь в частное проявление страсти гнева — в злобу. Но эмпирическое, даже положим и довольно точное, видение нравственной реальности дает возможность обратить внимание лишь на искаженную предметность этического бытия человечества. В конечном итоге, почти всякий человек понимает, что зло — это не просто отклонение от верной и точной этической нормы, но и разрушение самой нормы. Это чувствуется и осознается (хотя и смутно и неопределенно) почти всеми, кто пытался войти в рассмотрение этого вопроса, но вполне точно раскрывается лишь в свете религиозного богооткровенного знания о сотворении человека по образу и подобию Божию и об искажении его природы в грехопадении.

Любая тонко чувствующая душа оказывается способной хотя бы и смутно осознавать утрату и тосковать по некоей чистоте цельности, внутреннем порядке и невоображаемой созидательности, о любви и теплоте во всем их подлинном единстве, чего сейчас нет, но что должно было быть. Благо ощущается и личностью, как некоторое абсолютное совершенство мира, которое хотя и невозможно понять и пережить в его сути, осознается как таинственный и глубокий источник всякого добра, всякой верной и положительно значимой этической перспективы, которая потому-то и становится возможной для человека, что может быть скоординирована с этим объективным высшим благом.

Всякий человек может понимать, что и до его рождения это благо, как сверхжизненное начало, существовало, и после его смерти не перестанет существовать, и это значит, что оно коренится в вечности. Запредельность источника блага и самого блага по отношению ко времени приводит искателя к простой мысли о том, что в любом человеческом обществе и у любого самого гениального мыслителя он встречает лишь обрывки и тени собственно блага самого по себе. Поэтому он может судить о том, сколь велико и прекрасно благо в его подлинном и полном совершенстве, а с другой стороны, это позволяет с необходимостью предполагать его сверхчеловеческое происхождение. Искатель правды, если приходит к благу, не может не видеть, что оно больше любого человеческого делания правды, больше даже всеобщего человеческого делания и больше, чем любой самый насыщенный сборник, содержащий всю полноту жизненных правил. Знающий правду становится и знателем добра, — но лишь в меру бескорыстного делания правды. Благо открывается как источник сверхэтического знания и сознания, — но лишь в силу этического «развертывания» в ней личности, которая обращается к благу как подсолнечник к солнцу, т.е. органично и неизбежно, оно принимается и усвояется, и знанию этому, и деланию нет конца.

Переживание блага и делание в области блага раскрывается в свете знания более сердечного, чем умственного, но это сердечное знание, будучи глубже умственного, все равно не совершенно, ибо обычно смутно и неопределенно, а то и вовсе ошибочно. Поэтому оно нуждается в корректировке со стороны рассуждения, получая верные понятия и представления. Самое главное в этом отношении — приобрести внутреннюю установку на готовность делать добро и отвращаться от зла. В этой готовности есть нечто сверхрациональное и потому не до конца понятное, ибо в любви всегда есть нечто сверхрациональное. Стремиться к деланию добра можно лишь полюбив добро и узнав высшую ценность блага; да и само благо, как уже сказано, имеет высший человеческий смысл и содержание. Поэтому первоначальное его осознание носит априорный, доопытный характер.

У всех не слишком патологических персонажей даже на словесном уровне добро вызывает притяжение, а зло — отталкивание. И даже когда в жизни совершаются поступки, которые объективно следовало бы признать отклонениями от подлинного блага, — на индивидуальном уровне многими это не осознается, и потому людям представляется, что они делают и желают добра. Это означает, что они просто не видят искаженности понимания и осуществления добра в личной жизни. Будучи удаленными от объективных ориентиров нравственной жизни, они вынуждены ориентироваться на такие не всегда безошибочно действующие источники, как собственная совесть и интуитивное нравственное чувство, соображение и пр., а также на общие народные, социальные традиции и т.д. И эти источники довольно важны, но, как дополнительные, и становятся ценными лишь тогда, когда сами, в свою очередь, опираются на то объективное нравственное знание, которое предлагается в Божественном Откровении.