Предлагаем вашему вниманию фрагменты книги протоиерея Александра Авдюгина "Приходские хроники". Размышления сельского священника о жизни, о себе и людях, безыскусные, простые и мудрые, полные доброго юмора, увлекательно и правдиво передают повседневную жизнь современного прихода с его чудесами, горестями и радостями. Одновременно они заставляют всерьёз задуматься о вечных истинах: добре и зле, жизни и смерти, грехе и добродетели…

История эта произошла жарким летом 1990 года в центре России. Именно там, в Калужской области, под древним Козельском, который татаро-монголы окрестили "злым городом", располагается жемчужина русского православия - Свято-Введенская Оптина Пустынь. В этом монастыре Господь даровал мне некоторое время пребывать и набираться ума-разума, значительно растерянного за предыдущие годы.

Послушание дали не только не обременительное, но даже приятное. Занят я был им с утра до вечера, вернее, с утренней службы до вечерней. Свободное время практически отсутствовало. Да и что такое "свободное время" в монастыре, где все идет по порядку, установленному преподобными старцами в далекие годы? Его и менять-то грешно, а, главное - какой смысл?

Итак, благословил мне отец наместник подвизаться в издательском отделе обители. В тот год, впервые после октябрьского переворота, в России начали печатать духовную литературу. Одна из первых "серьезных" святоотеческих книг, "Душеполезные поучения" аввы Дорофея, вышла именно в Оптиной. А издание мелких поучений и молитвословов вообще наладилось довольно широко. Я зарылся в любимые книжки, одновременно открывая для себя такие, о существовании которых раньше даже не подозревал. Время было заполнено столь плотно, что казалось "днем единым" и, если бы не ежедневный полный круг церковных служб, границу между вчера и сегодня определить было бы трудновато.

Начался Успенский пост, который в монастырях не менее строг, чем Великий. Поэтому есть хотелось постоянно. Правда, монахом я не был, но жевать что-либо, когда вокруг жуют редко и мало, было стыдно.

Издательский отдел располагался в одной из башен монастыря, под библиотекой, а келья, где я жил, - в скиту, в неполной версте от обители. В скит ведет лесная тропинка, по которой очень любили в свое время прогуливаться Гоголь и Достоевский. Преподобные старцы оптинские превратили эту дорожку в "тропу народную", по которой к ним шли тысячи жаждущих духовного окормления, начиная с простых крестьянин и заканчивая членами императорской фамилии.

Во "время безвременное", в годы советские, вокруг монастыря появились деревянные дачи с огородиками и небольшими садами. После того, как обитель вернули Церкви, монастырь эти дачи выкупил, домики разобрал, а фруктовые деревья остались. Были среди них и яблони.

Протоиерей Александр Авдюгин

Какая нелегкая понесла меня средь бела дня в скит, сейчас вспомнить трудно, но в том, что это было искушение, сомнений нет. Проходя мимо растущих у тропинки яблонь, думая о чем-то суетном (ведь, если бы молился, все было бы благополучно), я совершенно механически подобрал несколько яблок, валявшихся под деревом, и тут же, продолжая идти в скит, начал их жевать.

Навстречу попалось несколько человек из братии, которым я, как и положено, поклонился со словами: "Благословите", но яблоки продолжал грызть. Монахи странно посмотрели на меня, но ничего не сказали. Да и не скажут, они же монахи. У колодца, выкопанного лет сто пятьдесят назад оптинскими подвижниками, возился с ведром скитской иеромонах Зосима. Был этот отец с коломенскую версту ростом, обладал кулаками с дыню и голосом иерихонской трубы. Он-то не промолчал, и на мое "Благословите" тут же выдал: "Благословил бы я тебя, да место святое!"

Я опешил, и, продолжая жевать яблоко, спросил: "Отец Зосима, ты что?" - "Если тебе Бог не указ, зачем у меня спрашиваешь?" - и, поставив на сруб ведро, в сердцах добавил: "Ну, как, вкусное яблочко?"

Я не знал, куда деться от стыда. До Преображения три дня осталось! Раньше и мысли о яблоках не попускал, хотя мне, в отличие от монахов, по издательским делам частенько приходилось и в Калугу, и в Москву ездить, а в середине августа яблок в центре России уже много. Здесь же, в обители, на виду у всей братии, как нехристь какой-то, отеческое правило нарушил!..

Вечером в храме подошел к духовнику. Казалось, и он уже о моем чревоугодии яблочном наслышан, но нет. Когда на исповеди я начал рассказывать, он взглянул на меня удивленно. Исповедался я и спросил: "Отче, какая епитимья будет?". - "Епитимья? - переспросил духовник. - Да вот, на праздник яблок вкушать не будешь". И отпустил с миром.

"Что за наказание такое?, - подумалось мне. - Яблок не вкушать, великое дело! Я бы и этих не ел, кабы не забыл".

Праздничная служба на второй Спас, в Преображение Господне, закончилась поздно, в первом часу пополудни.

Любят на Руси этот праздник. Паломников съехалось множество, братия вся праздничная, радостная. Отец наместник сказал проникновенную проповедь, до слез растрогавшую всех. На трапезу не шли - летели как на крыльях, после подвигов-то молитвенных! Тем паче, что в праздник Преображения пост "послабляется", даже рыбка разрешена.

В трапезной стоял непередаваемый яблочный аромат. Яблоки большие и малые, из Астрахани и с Кубани, из Средней Азии и с Украины, желтые и красные, налитые соком и сладостью, грудами лежали на больших подносах. На монашеский стол в этот день подавали блины с яблоками и яблоки, запеченные с рыбой. Золотилось в розетках яблочное варенье и благоухал монастырский яблочный компот. Для утешения братии, "труда ради молитвенного", отец наместник благословил яблочное вино.

Мне яблок есть было нельзя…

Прошло уже много лет с того яблочного Спаса, но до сих пор я помню аромат монашеской трапезной и, вкушая на Преображение первое яблоко нового года, молитвенно благодарю оптинскую братию за науку русскую, школу православную.

Приемная архиерея. Епархиальный совет. Основные вопросы разобраны. Циркуляры прочитаны. Благословения и указания розданы.

Идут мелкие междусобойчики между священниками, слышны частные реплики Владыки. Вручение обязательных и никому не нужных журналов затягивается. Все откровенно поглядывают на громадные черно-белые часы над входной дверью.

Владыка: - Еще вопросы есть?

Тут ошибаться нельзя. Если вопрос есть и он несущественен, схлопочешь от архиерея, а если серьезный и надолго, то достанется после Совета от любвеобильных сослужителей.

Тишина. Готовимся встать для "Достойно есть".

Владыка (глядя на одного из благочинных): - А скажи-ка мне, батюшечка, ты чего это не всех ветеранов войны в списки включил?

Благочинный: - Всех, Владыка!

Владыка: - Как же всех, когда один из них в епархию приехал и жаловался секретарю, что ты его отказался записать.

Епархиальный секретарь: - Приезжал дед. Панасюк фамилия. Плакался. 90 лет старику…

Благочинный (волнуясь): - Так он не ветеран!

Владыка (возмущенно): - Как не ветеран?

Благочинный: - Владыченька, так он не за наших воевал.

Хохот епархиального Совета.

Владыка (еще смеясь, сквозь слезы): - Ладно, скажи ему, что, если он признает войну Великой Отечественной, то запишем в ветераны…

Великое это дело: слышать другого. Но еще выше его - услышав, попытаться понять. Проще отвергнуть, раскритиковать, отбросить, забыв, что каждый человек (каждый!) - единственное и неповторимое сокровище.

Поэтому и споры наши обязаны быть лишь поиском друг в друге тех драгоценных граней, которые бывают заслонены грехами, гордыней и самолюбованием и оттого видны не сразу…

Но они обязательно есть.

Капли звенят весной. Сейчас они шуршат.

Молитва в Великий Пост тихо-звонкая, Пасху ожидающая. Нынче, в Рождественский - как приближающиеся шаги, из дали далекой лично и только к тебе… Придет и скажет: "Родился!"

• Авдюгин Александр, протоиерей - об авторе
• Купить "Приходские хроники"