14 сентября 2015 года Юлии Николаевне Вознесенской исполнилось бы 75 лет. Отдавая дань памяти нашей любимой писательнице, немного не дожившей до своего юбилея, мы начинаем цикл публикаций о ее жизни и различных гранях творчества, в том числе тех, о которых современному читателю в России известно мало или неизвестно совсем. Ведь отмеченный Богом, талантливый человек — талантлив во всем.

Юлия Николаевна Вознесенская (1940 — 2015) сегодня широко известна — прежде всего, как православный писательница; суммарный тираж ее романов давно перевалил за два миллиона. Однако мало кто знает, что начинала она свой творческий путь как поэтесса. Впрочем, даже слышавшие или прочитавшие об этом в биографической статье, на самом деле плохо представляют себе, что стоит за понятием «Юлия Вознесенская как поэт». Тому есть несколько причин. Первая — крайне малая доступность ее стихотворений. После того, как Ю.Н. Вознесенская стала активно участвовать в диссидентском движении, печататься она могла лишь в самиздате, издания которого — библиографическая редкость. Многие же из произведений вовсе не были опубликованы и до сих пор хранятся у родных и друзей в виде черновиков, либо пропали, либо, изъятые при обысках и арестах, осели в архивах КГБ. Вторая причина малой известности поэтического наследия Вознесенской в том, что ко времени, когда в России появилась возможность его напечатать, автор в значительной степени утратила интерес и к самим своим стихам, и к периоду своей жизни, породившему их, и к системе ценностей, которой была привержена в те годы. По словам сына Андрея, незадолго до смерти она призналась: «Я знаю, что стихи мои — хорошие, но сегодня я сама к ним безразлична».

Для меня, привыкшей за несколько лет интенсивной работы с прозой Ю.Н. Вознесенской (редактура традиционных книг, подготовка текста и создание аудиокниг) к стилистике ее романов и небольших «психотерапевтических» произведений, эти стихи стали настоящим открытием. С поэзией Юлии Николаевны (за исключением нескольких стихотворений, вошедших в роман «Путь Кассандры» и повесть «Жила-была старушка в зелёных башмаках») я познакомилась только после кончины автора, и эта «встреча» меня поразила. Я не ожидала, что стихи Вознесенской действительно настолько талантливы, и, выходит, сильно недооценивала автора при ее жизни!

Мне неоднократно приходилось слышать от знакомых и друзей Юлии Николаевны по «диссидентской» эпохе жизни воспоминания о ней, прежде всего, как о свободном и жизнелюбивом человеке и ярком светском поэте. Чуть спустя, уже в вынужденной эмиграции, по выражению одного из близких друзей, «она писала детективы и веселые, нескромные книжки. Воцерковление пришло позже, как и отказ от своего прошлого».

«Отказ от прошлого»! Решительный перелом! Безразличие к части своего творческого наследия несмотря на понимание того, что оно талантливо. Всё это имело место в жизни писательницы, и, пожалуй, далеко не всеми друзьями и близкими было понято и принято. Однако, несмотря на все отказы и переломы, человек целен — со всеми своими взлётами и падениями, прозрениями и заблуждениями, со всем, что ему удалось создать и совершить в течение жизни. И, пожалуй, именно теперь — после ухода Юлии Вознесенской в жизнь вечную и на пороге ее юбилея — пришло время создать цельный, полный, стереоскопический ее образ, без купюр и без претензий на слащавую сусальность (в которой иногда обвиняют некоторые ее произведения, созданные в последние 15 лет жизни). И для формирования такого образа без ее стихов не обойтись. Некоторые из них мы приводим сегодня здесь.

(продолжение следует)

Дарья Болотина

Ленинград. 1970 г.

Франкфурт. 1981 г.

Юлия Вознесенская. Стихи. Часть первая

В пятнашки с бурями играю
Тропинки я не выбираю –
Люблю протаптывать сама.
В пятнашки с бурями играю,
А в тишине схожу с ума.

Ищу я нового звучанья
Старинных и галантных слов
И потрясаю основанья
Извне навязанных основ.

Живу, смеясь, не зная страха,
Целую солнце поутру
И на воззвания Госстраха
С высот бессмертия смотрю.
 1965

Перемена
Нам не грозит предательство измен
И прочих нехороших перемен.

Мы стали мудрыми в тревожный миг,
Когда предчувствия так были злы,
Собрали сотни две любимых книг,
Собрали чемоданы и узлы.

И, доброхотов оборвав нытье,
Отправились на новое житье.

Лесная жизнь, лесная быль и глушь
И списанный домишко у Шексны,
И самый добрый, самый славный муж
У самой замечательной жены.

Для женихов совет мой и невест:
Любви спасенье в перемене мест.
1968

Баллада о телеграмме
В ночь телеграмму принес почтальон
Три слова: «Ваш друг в беде».
И в ту же минуту отброшен сон,
И страхов накинулся целый мильон:
Что, как почему и где?

А младший мой сын, как назло заболел
В эту осеннюю стынь,
То жаром он пышет, то бледен, как мел,
И врач от него отходить не велел,
Но остался с соседкою сын.

А позднею ночью автобусов нет,
А надо весь город пройти.
От самого дома за мною вослед
Гнусавит сопля восемнадцати лет:
«Нам, крошка, не по пути»?

И я выхожу поскорей на Неву –
Там ветреней, но светлей.
Иду, замерзая, от злости реву.
И пуговицы в волнении рву.
Ох, дождик! Хоть ты не лей…

Но вот позади новостройки район,
Гранитным стал берег Невы.
Стоит постовой. Подозрительно он
На мой перепачканный смотрит капрон:
«Гражданка! Куда это вы»?

Плюю на блюстителя и бегу.
А он, встрепенувшись, за мной,
Свистит, ругается на бегу,
А я объяснить ничего не могу,
И вдруг – такси под стеной!

Был с юмором, видимо, парень-таксист –
Навстречу мне дверцу открыл.
Рванул он и сзади растаял свист,
Как будто на паре крыл.

Я шарю в карманах – одна вода,
А счетчик мелькает рублем…
Тот парень простит меня, верно, когда
Стихи эти встретит мои, но тогда
Я ушла проходным двором.

Прошла метеором все три этажа,
В жизни так не неслась!
В квартиру врываюсь уже не дыша.
Друзья за бутылкой: «Что, хороша
Хохмочка удалась»?

Ну, что ты уставилась как истукан?
Твою верность мы знаем сейчас»!

Ну, что ж, друзья, наливайте стакан
Выпьем за дружеский этот обман
И за то, что я вижу вас.
1968

Черновики
Мне разбирать твои черновики,
срывать чернику почерка до срока –
безумная и горькая морока –
так эти строчки на губах горьки!

Беру горстями горестный урок,
а в нем ростки забвенья прорастают.
Еще немного – и стихи растают,
еще немного – и наступит срок.

Заплачу я. Ты скажешь «Пустяки»!
Умрешь. Побудешь там. И вновь родишься.
И снова в люди, снова по стихи,
минуя собственное пепелище.

Твою красотку Музу бы сюда!
Пускай со мной читает их и плачет,
Что жить тебе вот так, а не иначе, -
И до конца, до Страшного суда.
1975

На пушкинских дорогах
Красавица моя, экскурсовод!
Вели водителю помедленнее ехать.
Буран в пути. А главная помеха –
На пушкинских дорогах гололед.

На пушкинских дорогах гололед.
Друзья мои, теперь остерегайтесь.
Веселый черт и златокудрый витязь,
Что вас за новым поворотом ждет?
На пушкинских дорогах гололед.

НОВАЯ СКАЗКА
Я знаю, знаю – для меня
Веселое наступит время!
Мне слуги подведут коня,
и юный паж придержит стремя.

Мой друг, закованный в броню,
Мне поцелует край одежды –
но я перчатку уроню
Пажу, что любит без надежды.

И от предчувствий трепеща,
взлечу в седло легко и гордо
и взмахом красного плаща
перечеркну угрюмый город!

НА ПРОРУБИ
Пушинки растеряли голуби –
Река от них белым-бела.
Под вечер я шагаю к проруби
С корзиной, полною белья.

К окну с испуганными рыбами,
Оправленному в синий лед.
Белье на снег ложится глыбами
И пар последний отдает.

Его негнущимися пальцами
я в прорубь бухаю и в ней
шурую сына одеяльцами
и белой пеной простыней.

Трудней не выдумать занятия,
И среди этой кутерьмы
От всей души я шлю проклятия
Красотам матушки-зимы.

А вечером, как неизбежное,
Вдруг тихо в комнату войдет
Белья морозный запах свежего
И вкус январских чистых вод.
Ленинград, 1975

ЛАПЛАНДИЯ
Висит деревня на холме,
Как тонкая гравюра,
И кисть напоминает мне
Упрямый жезл каюра.

Лапландия, Лапландия!
Лишь небеса одни
Да редкими лампадами
Далекие огни.

Скользя на тоненьких ногах
По ягельному склону,
Олень несет свои рога,
Мохнатую корону.

Лечу я по Лапландии,
Меня качают сани,
И горд упряжкой ладною
Оленевод-саами.

Сказал редактор: «Дай статью
О пуске шкур налево»...
Не взять ли лучше интервью
У Снежной королевы?

Олени по Лапландии
Скользят неслышной тенью.
Лапландия, Лапландия,
Республика оленья!
Ленинград, 1975

ПОЛОЖЕНИЕ
Вижу, вижу напротив заката
Выплывают две лодочки утлых
Проплывают мимо как-будто
За собою зовут куда-то.

Изукрашены обе богато,
До кормы цветами обвиты,
И золоченым багетом
Лодок борта обиты.
В одной увидала брата,
В другой угадала брата –
Братьев моих убитых.

Друг за другом плывут на запад;
Видно, брат догоняет брата.
А река черна и поката,
А над ней сладковатый запах.

А над ними поют гитары.
Боже мой! Как поют гитары!
Все о счастье поют и стонут,
И плывут лепестки, не тонут.
Сентябрь 1975 г.

СТЕНА
Грозя погребеньем,
Содрогаясь до самого гребня,
Стена накренялась.
Опираясь на кончики пальцев,
Ужасом смерти сведенных.

Промедляющий миг равновесья
Был смертоподобен и жуток,
Ибо гибель была решена,
А тело дышало и жило.

Взвиваясь в тоске невесомости,
Волосы извивались, как змеи:
Знали они, что не вырвутся
За черту погребенья –
Не уцелеть даже  раздвоенным кончикам
Маленьких жалец:
Тени волос копошащихся не достигали
Верхнего края стены.

Из написанного в эмиграции
Надо было расстаться, уехать,
А я не умела
Возвращалась в уже
Покидаемый дом
Расставляла их на подоконниках,
В окна глядела и пела
И опять уходила и вновь возвращалась потом
За бездумность безумную бабью
Прости меня, Боже
За любовника юного и за подарки
Прости
Что-то было такое и прежде, но прежде
Была я моложе
И тогда мне самой на прощанье
Носили цветы.

* * *
Не радуйся! Еще ты не молилась.
И нет прощения еще, но Божья милость,
И не весна еще, и не тепло – а так…
На изголовьи – солнечный пятак
Да на оконце – тающий ледок,
Да материнский вязаный платок
И в поле поезд, в коем ты укрылась.
24 января 1985 г. Поезд Франкфурт — Мюнхен

* * *
Метель заблудилась в лесу,
Как вдова в трех соснах:
В потерянном счастье,
В напрасных надеждах,
И в блуде яремном.

Где видишь ты лес?
Это парк. Это плющ навесу.
И льдинка в ладони –
Осколочек жизни огромной.

Утраченной напрочь.
Кому я ее отнесу?
Кого обольстит эта малость?

Ладонь горяча
От горечи слез непролитых.
Которым и негде пролиться,
Ведь нету для них ни руки, ни груди, ни плеча.
И у деревьев чужие, холодные лица.
24 января 1985 г. Поезд Франкфурт — Мюнхен

* * *
А смысл придет потом.
И смысл, и цель,
С которой совершилось отрицанье
Привычно близкого: отринут дом,
Любовь, постель и громких слов бряцанье,
И винограда хрупкий завиток,
И нежный мандарин,
И злая ночка.

В Исландии бродяжит Кивиток,
Прадиссидент и вечный одиночка.
Вот он сегодня мне и шлет привет
И льдинками хрусти,
И что-то лепит.
Сегодня – лед и темь,
А завтра – свет,
И в тишине родится первый лепет
Моих стихов.
И новая волна
Омоет и оплатит все сполна.
24 января 1985 г. Поезд Франкфурт — Мюнхен.

* * *
Метелица в полях немецких
Живой метели только признак.
Мелькает, как балетный призрак
Чего-то бывшего в той жизни –
В Сибири? Во поле? В отчизне?
Мы все тоскуем по-простецки…
24 января 1984 г. Поезд Франкфурт — Мюнхен

* * *
Так долго, так бесплодно – ну и пусть! –
Пришлось играть зачем-то Пенелопу.
Спектакль окончен и театр пуст.
Разорвала ковер, ногою топнуть –
Как будто бы нарыв под сердцем лопнул.
Вся кровь еще отравлена, но взгляд
Уже заметил снег и зимний сад
И в том саду калины красный куст.
25 января 1985 г. Мюнхен

* * *
Сегодня оттепель. Деревья
Болят и маются. Наш парк похож
На те невольные воспоминанья,
Что пробуждает старая любовь,
Что в муках кончилась, скончалась.
А все же нужен глаз да глаз!
Как оттепель – болит, болит…
Гляжу в окно на белые деревья
И зябко плечи кутаю в платок.
25 января 1985 г. Мюнхен

ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ
Ах, флейтисточка-дурочка, что ж теперь делать, играй!
Видишь, пальцы застыли – сама ничего не сыграю.
За какие грехи нас с тобою отправили в рай?

Перекресток дорог, у подножья чужого креста
И вокруг тишина, да такая, что некуда деться.
А  прислушаться – слышится тихое «Ради Христа»! –
Чей-то тоненький голос из самого дальнего детства.

Ах, играй что-нибудь! Ради бога скорей заглуши
Этот жалобный голос, иначе немыслимо будет
Переждать непогоду. Одни мы. Вокруг ни души.
Души здесь только мы – остальные не души, а люди.

Люди мимо идут по земле, по любви, по делам
И проходят сквозь нас, будто мы только тени живые,
Будто все не для нас – звезды в небе и свет по домам,
Не для нас вдоль дорог и распятия сторожевые.
1990 г.