ЭДЕССКОЕ ЧУДО

Глава первая

В новом кафедральном храме города Эдессы, столицы Осроэны, подходила к концу воскресная литургия. София, причастившись, как и положено диакониссам, сразу после диаконов, вышла, спустилась с возвышения, прошла на левую, женскую половину церкви и встала у полураскрытого окна, а точнее, между окном и каменным возвышением, приготовленным для ковчега с мощами святого апостола Мара Тумы, или по-гречески Фомы. Там, в месте узком, однако и не тесном, она и осталась стоять, ожидая конца службы.

Причащающихся сегодня было особенно много: в город, спасаясь от нашествия варваров, уже набились окрестные крестьяне; они пока не были приписаны к отдельным приходам, а потому большинство их устремилось на службу в только что выстроенный кафедральный собор, могущий вместить и более тысячи человек. Прихожане причащались, молитвенно-трепетно звучал девический хор, в котором София различала голос своей семнадцатилетней дочери Евфимии, но слышны были и голоса птиц, доносящиеся из сада. Сердце Софии было исполнено благодарности Богу, удостоившему ее принятия Святых Божественных Таин, губы сами шептали слова благодарственных молитв, исходящие из глубины сердца, глаза были устремлены на Чашу Спасения в руках епископа, но вот мысли… Скажем честно, мысли вдовы-диакониссы, подобно малым птицам в кроне древесной, перепархивали между благочестивыми словами молитвы, как между цветущими ветвями, касаясь то одного, то другого предмета ее забот, хотя и посвященных делам церковным, но все же отчасти и земным… А главной заботой этого дня были проводы паломницы Эгерии, прибывшей в Эдессу с самого края света, из далекой Аквитании и проведшей в их городе три дня. Епископ Эдессы Мар Евлогий сам сопровождал ее в благочестивом паломничестве по городу и окрестностям, а сегодня она должна была покинуть Эдессу, направляясь в Иерусалим…

Сестра Эгерия причастилась вместе с монахинями и теперь стояла неподалеку от Софии, опустив голову, покрытую покрывалом из тонкого льна, неотбеленного, сероватого, будто пропитанного пылью дальних странствий. От ее высокой, худощавой, но и величественной фигуры веяло отрешенным покоем и глубокой тихой радостью. Вот она, конечно, умела молиться в любом месте земли, ни на что не отвлекаясь! С виду сестра Эгерия была ровесницей Софии, а ей-то было уже почти сорок, и вот эта пожилая женщина, где пешком, где в корабле, где и верхом — то на ослике, то на лошади, а то и на верблюде, с паломниками-попутчиками и в одиночку, с одним только проводником, проделала долгий путь от Аквитании до Рима.

«Благочестивая и бесстрашная! — с благоговением подумала София. — Она поставила себе цель добраться до всех святых мест, упомянутые в Ветхом и Новом Завете, а также посетить места, где совершались более поздние чудеса и поклониться новопрославленным святым. Похоже, ее вовсе не заботит, достанет ли у нее жизни на этот воистину беспримерный паломнический подвиг». София смиренно вздохнула, сознавая свое полное недостоинство даже и рядом стоять с дивной паломницей, хотя сестра Эгерия, причащавшаяся после диаконис, сама прошла в тот укромный уголок, где уже стояла София.

«Помоги, Господи, рабе Твоей и верной слуге Эгерии завершить задуманный подвиг и благополучно возвратиться на родину, сохрани ее на всех путях ее!» — помолилась за нее диаконисса… И тут же мысли ее снова перекинулись на заботы грядущего дня. Не забыть бы напомнить храмовым прислужницам, чтобы те сразу после службы открыли настежь все окна храма и не закрывали их до тех пор, пока не закончится трапеза в саду и народ не начнет расходиться по домам. Хотя строительство закончилось, но в их новом великолепном храме до сих пор еще чувствуется запах извести, который пока не могут заглушить воск и ладан. Потом она отправится в сад на трапезу: уж очень хочется Софии послушать сестру Эгерию, а та обещала на прощанье рассказать собранию о своем паломничестве на Святую Землю. А после трапезы хозяева в последний раз проведут сестру Эгерию по главным святым местам города, дойдут с нею до Западных врат и там распрощаются с нею. Надо попросить Мара Евлогия взять с собой и Евфимию: пусть девочка совершит эту большую прогулку по городу в таком хорошем обществе, ведь в последнее тревожное время ей вообще не часто приходится выходить из дома. Они зайдут поклониться святому апостолу Мару Туме, таково было желание сестры Эгерии. Святые мощи апостола Христова все еще оставались в часовне неподалеку, хотя место для них уже было приготовлено в новом храме. Из-за грозящего нашествия варваров пришлось отложить торжественное их перенесение в кафедральный собор, где они будут пребывать вечно… Если, конечно, Господь будет и впредь хранить славный град Эдессу, как хранил до сих пор. Пока в городе относительно спокойно, хотя из-за беженцев-крестьян уже становится тесно, шумно и даже голодно. Еще слава Богу, что крестьяне успели собрать первый летний урожай овощей и пришли искать спасения в столице не с пустыми руками: на рынке уже взлетели цены на продовольствие и горожане спешили сделать запасы, скупая в основном зерно, овощи и масло.

Выглянув украдкой в окно, София увидела, что в саду уже раскинут шатер, видно служки постарались. В шатре накроют трапезу для постоянных прихожан храма, а беженцев, как и тех бедняков, кто явится уже после службы только на даровой обед, трапеза будет ждать за столами, поставленными длинным рядом прямо на аллее, ведущей к храму, под тенистыми финиковыми пальмами: в городе за последние месяцы удвоилось не только население, но и возросло число бедных горожан. Надо ожидать, что мест за этими столами достанет на всех, но если их не хватит, то поставить козлы и накрыть их доской, это дело недолгое. Надо будет успеть заглянуть и в новое пристанище Мара Евлогия: в дальнем углу сада, под большой старой чинарой, сразу же после известия о том, что варвары подходят к городу, мужчины-прихожане своими руками выстроили скромный домик, и в нем уже неделю живет и молится епископ города Эдессы. Поторопились и успели, слава Богу. Это городские власти решительно потребовали, чтобы епископ временно перебрался на жительство в город. Пришлось Мару Евлогию подчиниться старейшинам и покинуть свою любимую пещерную келейку, где он проводил время, свободное от служб и забот, в молитвах и богомыслии. Не то в один недобрый день он выйдет после службы из города, а назад уже не сможет вернуться. По слухам из всех варварских племен, выступающих вместе с персами, самые опасные — эфталиты,а именно они и подошли к Эдессе. Они устроили свои стоянки где-то за холмами, окружавшими долину реки Дайсан, в которой раскинулся город. О, Эдесса, столица первого на земле христианского государства Осроена, будь благословенна, и да сохранит тебя Господь от вражеского нашествия и всех бед его!

Причастие завершилось, и торжественный девичий хор заглушил птичье пенье. Диаконисса София, сразу же за диаконами, но на этот раз пропустив вперед сестру Эгерию, приложилась к кресту, вынесенному епископом. Затем чтец начал читать благодарственные молитвы, и София повторяла их шепотом, решительно отогнав на это время все посторонние мысли.

Служба кончилась. София снова отошла к окну и отворила его уже полностью. Дыша напоенным ароматами, но все-таки еще по-утреннему свежим воздухом, она ждала, когда все прихожане покинут храм. Теперь уже можно без смущения подумать о хозяйственных делах. Мушмула уже поспела и вот-вот начнет осыпаться: надо будет собрать ее и наварить варенья для общих трапез и для Мара Евлогия, а часть плодов измельчить и высушить для прохладительных напитков. А скоро поспеют и вишни. В церковном саду растут не только нарядные и тенистые деревья, но и просто плодовые. Надо напомнить диакону Феодосию-греку, что пора уже назначить сторожа для охраны сада: жители Эдессы навряд ли полезут в церковный сад за плодами, но вот крестьянские дети, эти невинные маленькие беженцы, могут соблазниться фруктами и не столько обтрясти, сколько попортить деревья. До чего же хорош их церковный сад, и как мудро поступил епископ, не позволив при разборке старого храма и возведении нового тронуть ни одного старого ствола. Каких только деревьев тут не было! Благоуханные кипарисы, сосны и стройные финиковые пальмы, тенистые платаны, называемые также чинарами, и опьяняющие плодами и ароматом лавровишни… Только дубы, деревья язычников, запрещено сажать возле церквей. Росли тут и редкие деревья, и среди них гигантский красавец айлант, вывезенный из Китая, именуемый также китайским ясенем. Эдесса — город, где сходятся многие торговые дороги, в том числе известные всей Ойкумене «Шелковый путь» и «Пряный путь», и потому нет ничего удивительного в том, что караваны привозят не только товары, но и редкие растения из дальних стран. В Китае листья айланта идут на корм гусеницам шелкопряда, а сирийцы научились из его корней добывать красители для шелка и шерсти. Прямо за окном цвела пышная и высокая лавровишня, и аромат ее белых кистей проникал в храм и сливался с запахом извести и ладана. И конечно, с благоуханием роз, тоже невидимыми волнами плещущими в окна храма. Розы… Греческие и римские христиане все еще подозрительно относятся к розам, почитая их цветами язычников, но здесь, на восточной окраине империи, к розе, воспетой столькими поэтами и народными песенниками, отношение другое. И это не единственный церковный сад в Эдессе, благоухающий не только ладаном, но и розами: в городе больше трехсот церквей и церквушек, и почти при каждой из них есть сад или садик, обширный или совсем маленький, с фонтаном или прудом. А через их церковный сад даже протекал небольшой ручей с кристально чистой водой, дававший воду для полива, и оттого особенно зелена была листва и свеж воздух в их саду.

К Софии подошла дочь.

— Матушка, можно мне на трапезу пойти вместе с другими девушками из хора?

— Конечно, Евфимия, иди с подружками. Только и Фотиния пусть тоже идет с тобой и будет неподалеку!

— Мама! Девушки опять будут смеяться надо мной, что я везде хожу с нянюшкой!

— Зато я буду покойна: пока ты с Фотинией, на тебя ни один скорпион не посмеет глянуть слишком пристально. — На самом деле София подумала «ни один юноша», но вслух она этого не сказала, чтобы даже тень мысли о подобном не упала на любимую, такую чистую и пуще глаза оберегаемую дочь. — Возьми няню и иди, доченька, мне еще надо навести порядок в алтаре и храме.

— Будь по-твоему, мама, — вздохнув, сказала Евфимия и поцеловала мать. — Пойду искать моего Цербера!

— Храни тебя Бог, моя ласточка! — целуя ее в ответ, сказала София.

* * *

Трапеза была скромнее, чем обычно, но, благодаря приношениям состоятельных прихожан, все же богаче, чем могло себе позволить даже в воскресный день большинство жителей Эдессы. Подавалась печеная рыба с просом и тушеными овощами, вяленое мясо, размоченное в уксусе с пряностями, пшеничные лепешки, которые ели с медом и сыром. Посредине стола стояли кувшины с холодной водой, в которой плавали мелко нарезанные кубики прошлогодних яблок; вокруг кувшинов стояли расписные глиняные мисочки с орехами, вялеными финиками и сушеными фруктами, а также и с оранжевыми плодами мушмулы нового урожая.

На дорожке под деревьями, где были расставлены столы для горожан, крестьян и нищих, трапеза была лишь чуть более скудной: к столу не были поданы мясо и сыр, но зато всем досталось по большому куску рыбы и по целой лепешке, а просо, овощи, орехи и финики каждый мог есть досыта. Правда, прислуживавшие сестры следили за тем, чтобы никто из обедавших не уносил пищу с собой: для тех, у кого дома остались немощные старики, больные родственники или маленькие дети, сестры приготовили небольшие коробки из пальмовых листьев, заранее наполнив их едой; это было традиционное воскресное подношение, к которому привыкли жители Эдессы, хотя с каждой неделей воскресная раздача даже в этом, самом крупном и богатом приходе города, становилась все более скудной.

Когда все отобедали и перешли к сладостям и фруктовым напиткам, Мар Евлогий представил тем, кто еще не видел благочестивую паломницу сестру Эгерию, на местном наречии, а затем заговорил с ней по-гречески. Эдесса — город разноплеменный, общим языком жителей кроме арамейского был еще и греческий, а потому большинство собравшихся понимало разговор епископа с аквитанской паломницей. Впрочем Эгерия, женщина весьма образованная, хорошо знала и второй основной язык империи — арамейский.

— Понравилась ли вам служба, сестра Эгерия? — спросил епископ.

— Да, очень понравилась. И ваш новый храм просто поражает великолепием! Одно удивило: у вас в хоре поют девушки. Прежде я такого нигде, кроме женских монастырей, не встречала, ведь обычно хор составляют мужчины или мальчики.

— По будним дням и у нас поют мужчины. Женский хор — это наше недавнее нововведение, и до сих пор не во всех храмах Эдессы поют по праздникам девицы. Его ввел наш преподобный Мар Апрем, чтобы еще более расположить жителей Эдессы к посещению храмов и отвлечь их от ересей, одно время весьма распространившихся в нашем разноплеменном городе. Он призвал к пению благочестивых дев из достопочтенных христианских семейств, в основном дочерей клира, и сам обучал их напевам, по которым надлежало петь. Людям очень понравилось сладкоголосое девичье пение, многие специально стали приходили в храм его послушать, а главное — увлеченные еретическими заблуждениями начали оставлять свои сборища и тоже посещать церковные службы. Вот таким впечатляющим и понятным всем образом наш Мар Апрем не только украшал богослужения, но и отражал ложные мудрования еретиков, — с улыбкой закончил епископ.

Покончившая с делами и подсевшая к столу София с удовольствием слушала епископа Евлогия: и дочь, и сама София гордились тем, что близко знали Мара Апрема, теперь уже всеми почитаемого за святого.

— Мар Апрем — это Ефрем Сирин, — задумчиво уточнила для самой себя Эгерия. — Я видела могилу преподобного за городской стеной. Меня удивила ее скромность. Наверное, в будущем вы построите над нею достойную его усыпальницу или даже церковь?

— Нет, сестра, — покачал головой епископ.— Особых почестей останкам святого не воздается по его особому запрету: он грозил покарать даже того, кто зажжет хотя бы одну свечу в его честь!

— А вы, Мар Евлогий, ведь, кажется, лично знали преподобного Ефрема Сирина? — И тут же достала из своей дорожной сумы стило и дощечку, чтобы сделать запись в своих путевых заметках паломницы.

— Понравилась ли вам служба, сестра Эгерия? — спросил епископ.

— Да, очень понравилась. И ваш новый храм просто поражает великолепием! Одно удивило: у вас в хоре поют девушки. Прежде я такого нигде, кроме женских монастырей, не встречала, ведь обычно хор составляют мужчины или мальчики.

— По будним дням и у нас поют мужчины. Женский хор — это наше недавнее нововведение, и до сих пор не во всех храмах Эдессы поют по праздникам девицы. Его ввел наш преподобный Мар Апрем, чтобы еще более расположить жителей Эдессы к посещению храмов и отвлечь их от ересей, одно время весьма распространившихся в нашем разноплеменном городе. Он призвал к пению благочестивых дев из достопочтенных христианских семейств, в основном дочерей клира, и сам обучал их напевам, по которым надлежало петь. Людям очень понравилось сладкоголосое девичье пение, многие специально стали приходили в храм его послушать, а главное — увлеченные еретическими заблуждениями начали оставлять свои сборища и тоже посещать церковные службы. Вот таким впечатляющим и понятным всем образом наш Мар Апрем не только украшал богослужения, но и отражал ложные мудрования еретиков, — с улыбкой закончил епископ.

Покончившая с делами и подсевшая к столу София с удовольствием слушала епископа Евлогия: и дочь, и сама София гордились тем, что близко знали Мара Апрема, теперь уже всеми почитаемого за святого.

— Мар Апрем — это Ефрем Сирин, — задумчиво уточнила для самой себя Эгерия. — Я видела могилу преподобного за городской стеной. Меня удивила ее скромность. Наверное, в будущем вы построите над нею достойную его усыпальницу или даже церковь?

— Нет, сестра, — покачал головой епископ.— Особых почестей останкам святого не воздается по его особому запрету: он грозил покарать даже того, кто зажжет хотя бы одну свечу в его честь!

— А вы, Мар Евлогий, ведь, кажется, лично знали преподобного Ефрема Сирина? — И тут же достала из своей дорожной сумы стило и дощечку, чтобы сделать запись в своих путевых заметках паломницы.

— Я был его учеником, — сказал епископ.

— Любимым учеником! — добавил старый диакон Феодосий, сидевший за столом по другую руку Мара Евлогия.

— Как старший по чину я мог бы тебе возразить, но как младший по возрасту — не стану, — с улыбкой ответил на это епископ, который был еще довольно крепким мужчиной. — Наверное, ты знаешь лучше: я-то был слишком юн, когда Мар Апрем сделал меня своим учеником. Он же учил меня петь и руководить хором.

— Я читала творения великого Ефрема Сирина на греческом языке. Уж не знаю, кто переводил его, — с улыбкой легкого удивления проговорила сестра Эгерия. — Они мне понравились понравились почти так же, как стихи Григория Назианзина Богослова, а равных ему среди христианских поэтов нового времени нет.

— Мар Апрем и сам писал стихи на греческом языке, — сказал Мар Евлогий, — и даже пел на нем.

— В самом деле? А ваши девушки тоже поют на греческом? Может быть, они споют что-нибудь для нас? — Она посмотрела в угол шатра, где за отдельным небольшим столом сидели девушки из хора. Заметив ее взгляд, певицы смутились…

— Пусть они сначала поклюют сладких ягод, чтобы голоса стали слаще, а потом уже мы попросим их спеть, — сказал епископ, заметив растерянность певиц и желая дать им время на подготовку.

— Преподобный Ефрем Сирин, как я слышала, написал много песнопений для Церкви?

— Мар Априм обогатил своими стихами многие части богослужения, кроме Литургии — ее он не посмел коснуться. Он написал стихами песнопения на дни Великих праздников Господних: Рождества, Крещения, Воскресения и Вознесения Христова, и в прославление других деяний Христовых; а также на дни мучеников. В этих песнопениях учитель наш ярко раскрывал значение вспоминаемых событий и отношение их к нашему спасению. Написал он песнопения на погребение умерших… Но я могу бесконечно говорить об учителе, зачем ты не остановишь меня, сестра?

— Затем, что слова твои подобны холодному сладкому шербету в жаркий день, в котором плавают лепестки роз — они утоляют жажду, но ими невозможно пресытиться! — улыбаясь, сказала Эгерия.

— Какое цветистое сравнение — сразу видно, что ты долго странствовала по Востоку, — засмеялся в ответ епископ. — А довольна ли ты своим паломничеством в Эдессу, сестра?

— Я счастлива, что Господь привел меня в ваш город и благодарна тебе, Мар Евлогий, что ты и твои ученики сопровождали меня по святым местам Эдессы. Я собиралась пробыть в городе один день, но здесь оказалось так много того, что я желала увидеть, что я решила остаться на три дня. Но утешает то, что они прошли как день единый! Поистине Эдесса не только один из древнейших и прекраснейших городов мира, но и один из самых христианских: столько у вас гробниц мучеников, церквей и монастырей и просто святых отшельников, живущих вблизи гробниц, и тех, кельи которых находятся вдали от города, в местах уединенных. Вы показали мне все, что каждому христианину было бы интересно увидеть. И я особенно благодарна тебе, Мар Евлогий, за копию письма, которое Спаситель прислал царю Авгарю, я буду беречь его как святыню. Печаль и радость наполняют мое сердце и действуют в нем то попеременно, то вместе. Радость от соприкосновения со святынями и печаль от того, что мне все же приходится покидать этот воистину благодатный город. Теперь мне предстоит обратный путь в Иерусалим.

— Долог будет этот путь, сестра?

— Двадцать четыре ночлега заняло мое путешествие от Иерусалима до Эдессы, — отвечала ему паломница, — и столько же, вероятно, займет путь обратный. Паломники, с которыми я двинусь к Святой Земле, уже, я думаю, ждут меня в монастыре Святого Иоанна Предтечи, в часе пути отсюда. Но сначала обещанное!

— Прогулка по городу?

— И это тоже: я хочу в последний раз поклониться мощам святого апостола Фомы. Но ты обещал, Мар Евлогий, что я еще услышу пение ваших красавиц!

Епископ с улыбкой повернулся к девицам и вопросительно поднял брови.

— Благослови, владыко, спеть для твоей гостьи «Горем глубоким томим!» — смело сказала Мариам, старшая в хоре. Девушки уже успели пошептаться и выбрать для гостьи песню, которую она неверняка не слышала, и в то же время подходящую по настроению для всех: какими юными они ни были, а тревога, охватившая весь город, касалась и их тоже.

— Пойте, — кивнул Мар Евлогий и добавил для сестры Эгерии: — Девушки выбрали для тебя песню на слова любимого тобой Мара Григория Назианзина.

Мариам вывела своим низким голосом задумчивое начало:

Горем глубоким томим, сидел я вчера, сокрушенный,
В роще тенистой, один, прочь удалясь от друзей.

Девушки тихо поддержали ее:

Любо мне средством таким врачевать томление духа,
С плачущим сердцем своим тихо беседу ведя.

Легкий окрест повевал ветерок, и пернатые пели,
Сладкою дремой с ветвей лился согласный напев,
Боль усыпляя мою; меж тем и стройные хоры
Легких насельниц листвы, солнцу любезных цикад,
Подняли стрекот немолчный, и звоном полнилась роща;
Влагой кристальной ручей сладко стопу освежал,
Тихо лиясь по траве…

И вдруг все девушки затихли, и Мариам одна продолжила негромко и печально:

Но не было мне облегченья:
Не утихала печаль, не унималась тоска...

и закончила трагическим речитативом:

Кто я? Отколе пришел? Куда направляюсь? Не знаю.
И не найти никого, кто бы наставил меня...

Сестра Эгерия молча встала, подошла к девушкам и каждую поцеловала, а покрасневшую от радости Мариам — трижды.

— Я буду вспоминать ваше пение в пути, эдесские соловушки! — сказала паломница.

В саду снова громко запели птицы.